А ЕСТЬ А
Шрифт:
Ничего, Хэнк. Надеюсь, мы продержимся с тем, что у нас есть, в течение…
Месяца?
– Этой зимы. Они замолчали, но тут от одного из столиков донесся резкий голос. Обернувшись, они увидели, что кричал человек с манерами загнанного в угол бесноватого бандита, хватающегося за револьвер. Он громогласно возвещал, обращаясь к угрюмого вида собеседнику:
– Это акт вандализма, направленный против человечества в момент, когда оно переживает отчаянный дефицит меди!.. Мы не можем этого допустить Этого не должно быть!
Реардэн резко отвернулся и посмотрел
– Все бы отдал, чтобы узнать, где он, – тихо сказал он. – Просто знать, где он находится сейчас, в этот момент.
– И что бы ты сделал, если бы узнал? Он безнадежно махнул рукой.
– Я не стал бы искать его общества. Единственная дань уважения, которую я еще вправе уплатить ему, – это не просить прощения, когда прощение невозможно.
Они молчали, прислушиваясь к голосам вокруг, ощущая, как мутные волны паники захлестывают роскошный зал.
До этого они не замечали, что за каждым столом чувствуется присутствие невидимого гостя, что о чем бы ни заходила речь, разговор непременно сводился к одной теме. Посетители сидели не то что в униженных, покорных позах, но так, будто зал был для них слишком велик и они в нем и затерялись, и оказались выставленными напоказ, у всех на виду в этом помещении из стекла, голубого бархата, алюминия и приглушенного света. Они выглядели так, будто попали сюда ценой бесчисленных уверток, сделок с совестью, ценой постоянного притворства, натужной веры в то, что живут жизнью цивилизованных людей. И вдруг над их головами раздался страшный взрыв, и мир их раскололся и открылся, и они уже не могли не видеть.
Как он мог? Как он мог? – капризно надувая губы и ужасаясь, все повторяла одна молодящаяся дама. – Он не имел права делать это!
Это роковая случайность, – раскатистым басом говорил молодой человек, явно состоящий на государственной службе. – Цепь совпадений, что нетрудно подтвердить вероятностной статистической кривой. Непатриотично распространять слухи, раздувающие силу врагов народа.
Добро, зло – это все для ученых разговоров, – говорила женщина с внешностью учительницы и повадками выпивохи. – Как можно принимать свои идеи настолько всерьез, чтобы уничтожать целое состояние, когда народ в нем так нуждается?
Я этого не понимаю, – с горечью говорил какой-то старик, трясясь от возмущения. – Как это можно после многовековых усилий обуздать прирожденную склонность человека к насилию и жестокости? Неужели всуе потрачено столько сил на образование, воспитание, распространение идей добра и гуманизма?
Из общего шума возник и потерялся в нем неуверенный, растерянный женский голос:
Я думала, мы живем в эпоху братства…
Я так боюсь, – повторила молодая девушка, – я так напугана… ах, просто не знаю, но так страшно…
Он не мог этого сделать!..
Нет, сделал!..
Но зачем? Я отказываюсь в это верить!..
– Это бесчеловечно!..
– Но почему?..
– Просто негодяй и авантюрист!.. – Но почему?
В сознание Дэгни одновременно проникли сдавленный крик какой-то женщины и то, что мелькнуло на периферии ее зрения, и она круто повернулась к окну. Световой календарь на высотной башне управлялся механизмом, скрытым в помещении за огромным табло; год за годом в одном и том же ритме он проецировал на экран одни и те же даты, меняя их только в полночь. Дэгни повернулась так стремительно, что успела увидеть нечто столь же неожиданное, как изменение планетой своей орбиты: она увидела, как слова «второе сентября» поплыли вверх и исчезли за краем табло.
А вслед за этим, остановив ход времени, на огромной странице, как последнее послание миру и двигателю мира – Нью-Йорку, летящий почерк непреклонной руки начертал слова:
"Брат, ты сам этого хотел!
Франциско Доминго Карлос Андреас Себастьян Д'Анкония".
Она не могла сказать, что потрясло ее больше – это послание или смех Реардэна; Реардэн вскочил с места и у всех на виду заразительно и громко, на весь зал, засмеялся, заглушив панические крики, он смеялся, приветствуя, чествуя и принимая дар, который когда-то пытался отвергнуть. Он смеялся в знак освобождения, победы и поражения.
Вечером седьмого сентября в Монтане на подъезде к шахте «Стэнфорд коппер» лопнул медный кабель, отчего остановился двигатель крана-погрузчика, работавшего на местной ветке железной дороги компании «Таггарт трансконтинентал».
Шахта работала в три смены, чтобы ни на минуту не прерывать добычу медной руды из недр горы и хоть как-то утолить чудовищный спрос на нее. Кран внезапно остановился, когда загружал рудой состав; он беспомощно замер на фоне вечернего неба между цепочкой открытых вагонов и грудами неподвижной руды.
Шахтеры и железнодорожники застыли в изумлении, когда обнаружили, что среди всего их сложного оборудования: электромоторов, буров, насосов, подъемников, измерительной аппаратуры, прожекторов, нацеленных в недра и складки горы, – не нашлось кабеля, чтобы вновь пустить кран. Все остановилось, как океанский лайнер, двигатель которого мощностью в десять тысяч лошадиных сил идет вразнос из-за отсутствия одной шпонки.
Дежурный по станции, молодой человек с ловким телом и резким голосом, сорвал медный кабель с помещения станции, и кран снова заработал. Руда с грохотом посыпалась в вагоны, а в окнах станции, с трудом разгоняя вечерние сумерки, дрожали слабые огоньки свечей.
– Свяжись с Миннесотой, Эдди, – нахмурясь, сказала Дэгни, задвигая ящик со своей картотекой. – Распорядись, чтобы они переправили половину резервного кабеля из своего отделения в Монтану.
О Господи! Дэгни, ведь скоро самая страда…
Они, я думаю, обойдутся. Мы не можем позволить себе потерять ни единого поставщика меди.
Но я кручусь! – завопил Джеймс Таггарт, когда Дэгни в очередной раз напомнила ему о дефиците ресурсов. – Я пробил, чтобы нас включили в первоочередной список на поставки меди – по первой заявке, максимально возможный объем; я дал тебе все карты в руки, все документы и полномочия, право реквизиции запасов. Что тебе еще надо?