А где же третий? (Третий полицейский)
Шрифт:
Будем надеяться, что наш общий друг Финнюкейн где-нибудь недалеко, сказала Джоан.
— Конечно известно, — бодро доложил сержант.
Странно, весьма странно. Откуда он мог об этом узнать? Ведь на протяжении последних нескольких часов он — и мы вместе с ним — занимался поисками велосипеда?
— И какие же шаги вы предприняли, сколько шагов и в каком направлении? — все тем же лающим тоном спросил инспектор.
— Весьма широкие шаги и шаги в нужном направлении, — спокойно отрапортовал сержант. — И я уже знаю, кто убийца.
— В таком случае, почему он не арестован и не заключен в камеру предварительного заключения?
— Арестован и заключен.
— Где?
— Здесь.
Я стоял как громом пораженный — быстро и с опаской оглянувшись и никого за своей спиной не обнаружив, я мгновенно понял, что являюсь тем убийцей, о котором, не обращая на меня внимания, ведут между собой разговор полицейские. Я и не пытался возражать, хотя бы потому, что у меня начисто пропал голос и во рту все совершенно пересохло.
Инспектор О’Ккурки был столь сердит, что ему уже ничем нельзя было угодить, даже тем, что сообщил ему сержант.
— Тогда почему же он не заперт в камере с двойным замком? — взревел инспектор.
И тут впервые за время разговора с инспектором вид у сержанта стал удрученный и пристыженный. Лицо приобрело более густой красный оттенок, а очи он вперил в пол.
— Понимаете... я должен признаться, что... — бормотал сержант, — я держу там свой велосипед.
— Понятно, — коротко бросил инспектор.
Потом он быстро нагнулся и поприцеплял черные прищепки к нижней части штанин своих брюк, разогнулся и потопал ногами по полу. И тут я обратил внимание, что он стоит, опершись локтем о конторку.
— Позаботьтесь о том, чтобы весь этот ваш беспорядок привести в должный порядок, — гаркнул инспектор с порога вместо «до свидания», — позаботьтесь и о том, чтобы все ненормальное было приведено в норму и убийца был заключен в клетку с целью предотвращения его побега и последующего нанесения им новых неисчислимых бед в нашем округе.
Дав эти указания, инспектор исчез за дверью, не закрыв ее за собой плотно. Мы услышали грубое поскрипывание и покряхтывание гравия — эти звуки сообщили нам, что инспектор предпочитал старомодный способ заскакивания на велосипед.
Сержант снял с головы фуражку, глянул по сторонам и направился к ближайшему стулу, сел на него и устроился поудобнее на своем мягком, словно пневматическом седалище. Вытащил из кармана большую красную тряпку и стал собирать ею большие шарики пота, усеявшие его просторную физиономию. Затем расстегнул верхние пуговицы своей форменной рубашки, словно для того, чтобы выпустить прятавшийся под ней воздух неприятностей. Потом он предался научно-скрупулезному исследованию подошв и носков своих полицейских ботинок — это было верным знаком того, что он напряженно ищет решение какой-то мучающей его проблемы.
— Что вас так беспокоит? — спросил я, теперь уже страстно желая, чтобы обсуждение того происшествия, о котором упоминал инспектор, было продолжено.
— Велосипед.
— Велосипед?
— Вот именно. Как я могу выставить его из камеры? — воскликнул сержант. — Я постоянно держу его в одиночном заключении — само собой разумеется, когда я не езжу на нем. Тем самым я обеспечиваю себе уверенность в том, что он не ведет недостойную личную жизнь, которая бы бросала тень на мое собственное достоинство. Если имеешь дело с моим велосипедом, нужно проявлять высокую бдительность, а без велосипеда мне никак не обойтись — ведь приходится ездить по своим полицейским делам и делать длинные концы, то туда, то сюда.
— Так вы собираетесь запереть меня в камере? И держать меня там в полной изоляции от всего мира?
— Вы же сами слышали, что сказал инспектор! Он даже дал совершенно ясные указания на этот счет.
Спроси, не шутка ли это все? подсказала Джоан.
— Это что, шутка, предпринимаемая с целью развлечения?
— Если вы воспримете это как шутку, я вам буду премного благодарен, — сказал сержант вполне, как мне показалось, искренне. — Я буду вспоминать все с теплым чувством. Это с вашей стороны было бы благородным жестом и несказанно достойным деянием. Покойники обычно так не поступают.
— Что? Как вы сказали? Я не...
— Вспомните-ка о правилах истинной житейской мудрости, о которых я вам в частном порядке рассказывал. Одно из этих правил гласит: все следует приспосабливать себе на пользу, и вот сейчас, поскольку я следовал этому правилу, вы превратились в убийцу... Инспектор требовал поимки преступника и заключения его под стражу? Так? Так. А раз так, то что могло бы в мало-минимальной степени благоприятно подействовать на его mal d’esprit, то есть, по-нашему, на его дурное расположение духа и унылое состояние души? Поимка этого самого преступника. И, к вашему личному несчастью, вам довелось оказаться в непосредственной близости и рядомости в то самое время, когда я получал инструкции, и то, что оказалось вашим несчастьем, для меня оказалось большой удачей и счастливым случаем. И теперь ничего другого не остается, как вздернуть вас за тяжкое преступление.
— Как это вздернуть? — вскричал я.
— А вот так — очень просто — подвесить за горлянку-горляночку на веревочке, и пораньше, чтобы поспеть к завтраку.
— Это... это... это нечестно, — бормотал я, заикаясь, — это неправильно... это несправедливо... это гадко... это просто жестокое злодейство!
Последние слова я, объятый ужасом, уже выкрикивал дрожащим, тоненьким голоском.
— Ну, что поделать — таковы требования жизни в нашем округе, — спокойно объяснил сержант.
— Я буду сопротивляться, — закричал я, — я буду сражаться за жизнь до смерти, я буду бороться и биться за свое существование, даже если при попытке сохранить свою жизнь я ее потеряю!
Сержант сделал успокаивающий жест рукой, словно отмел все, что я сказал. Потом достал откуда-то курительную огромных размеров трубку и воткнул ее во что-то у себя на лице. Трубка торчала как топорик, повернутый лезвием вверх.
— Так вот, касательно до велосипеда, — произнес сержант, приведя трубку в дымящее состояние
— Какой еще велосипед?
— Как какой? Мой велосипед, чей же еще? Если я не выполню указаний и не помещу вас в заключение в камеру, создаст ли это для вас большие неудобства? Мною руководит не сугубо эгоистическое желание потакать своим прихотям, а беспокойство о своем велосипеде. Стена этой комнаты — совсем не подходящее место для моего велосипеда, ему будет крайне неприятно прислоняться к такой стене.