А говорят, Кювье
Шрифт:
– А что же он у тебя имена путает?
Но у Лаврентьева, конечно, объяснение тут как тут:
– Так ведь собственные имена, - говорит, - минимум логики в себе несут. Минимум информации о своем объекте, понимаете? Поэтому они почти произвольны. Вот ведь только потому, что вас Трофим Фомич зовут, по одному этому еще неизвестно, что вы - начальник отдела.
Не понравился мне чем-то этот пример, но я ничего, воздержался, продолжаю слушать. А Витя Лаврентьев продолжает объяснять:
– Для Реставратора главное - обусловленность одних элементов текста другими. Он может учитывать несколько видов обусловленности, - логическую, эмоциональную, историческую, чисто грамматическую и другие. Вообще, это очень сложный комплекс программ, Трофим Фомич. Под двадцать тысяч команд. Я его полтора года отлаживал.
– И добавляет, конечно: - Без ущерба для основных работ.
– Как же он все-таки реставрирует?
– снова спросил я.
– Как он может узнать, что произошло до и произойдет после введенного отрывка?
– Перебор возможностей, Трофим Фомич. Произведение - это не случайный набор фраз. Каждой реплике должна соответствовать ситуация, в которой она произнесена. Так Реставратор узнает прошлое. И каждая реплика меняет ситуацию. Развивает ее, продвигает вперед. А это уже генерация будущего, заглядывание в него. Так Реставратор и продвигается к началу произведения и к концу.
Витя Лаврентьев мог бы еще долго так говорить, он вообще большой любитель умных разговоров. Но делу - время, потехе - час.
А мой час, час хоккея, все-таки близился. Я пообещал Вите, что завтра мы подробнее обсудим с ним перспективы и возможности его реставрирующей программы и, попрощавшись с ним, вышел из института. Лаврентьев остался разрезать рулон "Сорочинской ярмарки" по листам.
Я хоть и люблю спокойную жизнь, но мозгами шевелю неплохо. В школе, да и в институте на первых курсах, по математике был не из последних. Хоккей в тот вечер выдался скучный (с первого же периода моя команда безнадежно завалила игру), так что ум мой был свободен для размышления. И довольно быстро я доразмышлялся до следующего. Реставратор по куску сочинения дописывает его к началу и к концу. Причем программе неважно, существует ли на самом деле полный текст. Дай зернышко - а уж Реставратор из него вырастит целое дерево.
Зернышко у меня было. Даже целое зерно. Две главы будущей диссертации. Два с половиной печатных листа. Правда, все это было введение, обзор общего положения дел. Так сказать, постановка задачи, подступы к ней. Дальше у меня дело что-то застопорилось. А не засунуть ли в Реставратор первые главы? Если уж он такой умный, может, он и выдаст на-гора всю диссертацию, "реставрирует" еще не бывшее?
Я сомневался только в одном пункте: Лаврентьев все время говорил только о художественной литературе, а тут все же научная. Справится ли Реставратор? Приспособлен ли он для этого?
С этим я и подступил на следующее утро к Вите Лаврентьеву. То есть я повернул дело так, что меня интересует диапазон Реставратора, его, так сказать, творческие способности. "Не можем же мы предлагать руководству института кота в мешке", - со значительной интонацией говорил я Лаврентьеву, упирая на слово "мы". Но он меня сразу успокоил и сказал, что по идее работа Реставратора не зависит от характера текста. Просто в одном случае больше будут работать блоки эмоций, характеров, ситуаций, а в другом - логические и фактические блоки.
Тогда я ему сказал, что "по идее" - это одно дело, а экспериментальная проверка - совсем другое. Витя не возражал и против эксперимента. Тогда я распорядился, чтобы дневное машинное время отдела (два часа) целиком отдали Лаврентьеву, а сам пошел в телетайпную и отдал написанную часть диссертации перфораторщицам, чтобы они набили ее на перфоленту.
Лаврентьев засомневался, нужен ли такой длинный контрольный пример, ведь это, мол, всего лишь эксперимент. Но я приглушил его сомнения коротким афоризмом: "Так надежнее!"
Теперь волновались двое: Лаврентьев - за Реставратор, я - за диссертацию. Он - на машине, я - у себя, наверху. Сижу и мыслю: чем черт не шутит, вдруг я уже остепенившийся? А может, у меня такое введение закручено, что Реставратор на всю докторскую размахнется? А? Конечно, без кандидатской сразу докторскую защищать - трудности возникнут. Бюрократизм проклятый мы еще не изжили. Ну, конечно, у меня в институтском ученом совете своих достаточно. Что-нибудь придумаем.
Только я стал обдумывать все это детальнее, смотрю - Лаврентьев ко мне идет. Но рулона бумаги, на котором моя диссертация должна быть отпечатана, никакого с ним нет. "Растяпа, - думаю, - без ножа режет, чебурек этакий. Оставил распечатки на машине, а там мало ли куда задевают. Уборщица как ненужную бумагу вынесет, и все тут".
А он говорит:
– Трофим Фомич, Реставратор ничего не выдал. Я его часа полтора вхолостую гонял - ни одной строчки не отпечатал. Чей это вы такой текст откопали? Если уж Реставратор совсем ничего не смог придумать в продолжение, значит, в первоначальном тексте никакой логики, никакой последовательности, никаких идей. Ему просто не за что было уцепиться. Как говорится, ни складу, ни ладу.
– Да ты что, ты что?
– метнул я в него административно-гневно.
– Как это - ни складу, ни ладу? Это, наверное, твой Реставратор ни к черту не годится.
– Нет, Трофим Фомич. Программа работает. Я специально на оставшиеся полчаса фразу из "Маши и трех медведей" ввел. И вот полюбуйтесь - всю сказку отбарабанило, от начала до конца.
– Какая Маша? Какие еще три медведя? Ты на что машинное время гробишь?..
Словом, как я и думал, блефом все это оказалось. Что это за программа, которая сказочки печатает? Кому это надо? А как серьезную работу, как полноценный научный труд отпечатать - так и забуксовала сразу.
Ерунда, словом, одна. Что еще от Лаврентьева и ожидать-то можно было? Сам он, конечно, приставал ко мне непрерывно. Несколько дней ходил хвостом. Машинного времени просил для сказочек своих. Но я ему резонно отвечал, что электронно-вычислительная техника должна использоваться не для баек да прибауток, а для народнохозяйственных задач.
И так он возражал и упорствовал, что через неделю дал я ему еще час поработать на машине с Реставратором. Только уж, ясное дело, не присказки разные щелкать. Дай, думаю, последний раз проверю на серьезном деле.
Предложил я Лаврентьеву в качестве примера ввести в машину служебную записку о работе отдела, которую я составил (зам составил, а я подписал) для директора института.
В записке говорилось об итогах, с которыми отдел подходит к концу квартала. Со свойственной мне щепетильностью я помянул даже и Реставратор Лаврентьева, правда, одной строкой: "Блок синтеза. Работает неровно. Применение ограниченное. Дальнейшая разработка нецелесообразна".