Шрифт:
Предисловие.
Безсюжетное повествование о существовании,
безсодержательных записок огрызки,
бессмысленные заметки о детках –
Просто вылилась капля чего-то,
мелковато, а все же работа…
Они живут в самом центре, посреди земли, там, где все пути сходятся в единую точку – светящуюся точку их местопребывания. Отсюда, от раскаленного ядра их существования расходятся лучи их влияния во все уголки меня. Чем ближе к ним, тем освещеннее территория, тем ярче горит солнце, тем пронзительнее дуют ветра. Вокруг них зеленеет трава, раскидисто валяется мусор, задрав хвосты, бегают коты,
Бегучие, летучие, вонючие… Они не цветы, не ангелы во плоти, они дети. Смешные, серьезные, противные, милые, мягкие, невыразимо мягкие существа с острыми локоточками, пухлыми попками, тончайшей кожицей, едва прикрывающей пульсирующую плоть. Они вопят так громко, так некстати пукают, пожирают песок из песочницы и изрыгают вовне такие скабрезности… Нет. Они не цветы, они не ангелы. Их нельзя сорвать, они не порхают в небесах. Они отрываются сами, отрываются по полной и воспаряют на земле, не разлучая надолго пятки с твердой поверхностью. Они очень крепко стоят на своих ногах, на своих маленьких толстых ножках, только ноги всегда бегают, везде бегают, за ними никак не поспеть, а надо, просто необходимо не выпускать их из виду…, чтобы не потерять. Их нельзя терять. Ни в коем случае нельзя.
Вводное слово
Мамой становятся вдруг – как визг
вырывается невзначай из глотки, когда за
шиворот засунут комок снега – так
становятся мамой, неожиданно и
навсегда. Реки текут, куда вздумается,
море плещется, как хочется, горы
торчат, как придется, девочки
вырождаются в мам непременно. Законы
природы не дремлют. Для того и уши,
чтобы прислушиваться; для того и глаза,
чтоб приглядывать; для того и ноги, чтоб
раздвигаться; для того и живот, чтоб
округляться; для того и руки, чтобы
подхватывать; для того и сердце, чтоб
беспокоиться; все для него одного, или
двух, или нескольких. И уже нет пути
назад, и уже нет пути вперед – дорожка по
кругу вьется, в дверь единственную упирается.
Есть женщины – как букет пряностей в душную июльскую ночь, каблуками они
Есть женщины как дуновение свежего ветра поутру, или легкий бриз на море, или еще что-нибудь в этом роде столь же поэтично-неопределенное. Они не ходят, а парят. Смеясь, бубенчиком звенят. И не потеют, не сопят. И писать-какать не хотят. Не женщины, а воплощенная мечта. И они не я.
Есть женщины сладкие словно ириски, или карамельки, в розовых стельках, и в розовой постельке с приспущенной бретелькой, пахнущие ванилином так резко, что стоять рядом с ними просто так невозможно, если нет возможности облизнуть. Но такая возможность, к счастью, у многих есть. Но не у меня.
Есть женщины в очках с толстыми мутными стеклами, на которых мозги блестят и переливаются всеми цветами разума и режут глаза всем, кроме меня. Я гляжу не туда.
Столько разных женщин существует на планете, столько индивидуальностей, столько типов помад, оттенков красок для волос, особенностей темпераментов и способов самовыражения. Есть женщины умные, разумные, премудрые, преглупые, глупенькие, дуры-дурами, красивые, ухоженные, незаметные, броские, уродливые, просто страшные… Есть женщины в джинсах и декольте, в лимузинах и на базарных площадях, в самом соку и в преклонных годах. Каких только нет. Но все их различия теряют значение в тот миг, когда женщины становятся беременные, как стала беременной я… уже в третий раз.
Действие 1. Пробуждение с ускорением.
Место действия – кровать.
Время действия – позднее утро.
Действующие лица – краснорожие в двойном экземпляре.
Наступило утро, солнечный круг взобрался на самую верхушку голубого небосвода и оттуда во все стороны разбрасывал свои лучи, высвечивая даже самые темные стороны окружающего мира. Птицы о чем-то своем бестолково защебетали. А два маленьких, но очень страшных индейца, заброшенных по воле рока в самый центр пагубной для их гордых душ цивилизации, в пуховые недра кроватей, таящих соблазны и опасности грядущих мгновений, проснулись. Сначала зашевелился индеец поменьше. Не открывая глаз и все еще сохраняя сон в недрах своего пухлого организма, он проворно вскочил на свои крепкие ноги и сразу же побежал куда-то вдаль, повинуясь древнему инстинкту своего быстрого и свободолюбивого племени, но, запутавшись в одеяле, рухнул вниз, после чего окончательно и бесповоротно пробудился. Пару секунд он лежал без движения, тараща глаза в потолок, препятствующий притоку природы в тесное жилище белых людей, потом его взгляд упал на другого индейца, мерно сопящего рядом, и в сердце проснулась нежность, которую он незамедлительно и обрушил на своего единственно уцелевшего в этом мире соплеменника.
После череды последовательных действий, в виде щекотания, обнимания, облизывания, постукивания, покрикивания в самое ухо пронзительным голосом маловразумительных слов, второй, самый большой и устрашающе лохматый индеец, задергал, наконец, ногами, пытаясь пнуть прямо в елозящую и громогласную цель, но после безуспешных попыток заныл:
– Ну, Гриша, отвали. Я спать хочу.
– Я не Гриша, я индеец – Человек-Паук – ниндзя – страшный зайчик-острый зуб. Понимаешь? – зловещим шепотом провещал ему в ухо Гриша.
В глазах собрата вспыхнуло понимание, стряхнув с себя остатки ночных сновидений, он быстро сел в кровати:
– Точно. И я – индеец, а я и забыл. Но я еще более сильно страшный, чем даже ты. Я ведь индеец – Джек Воробей, саблезубый монстр, угроза муравьев, пауков и динозавров. Веришь?
– Верю – тихо и серьезно ответили Человек Паук, ниндзя и страшный зайчик.
– Только никому об этом не говори – заговорщическим тоном предупредил Джек-Воробей, всеобщая угроза – А то они нас убьют. Они убили всех индейцев, и нас убьют, если узнают. А мы им не скажем и сами их убьем потихоньку. Да?