А мама дома?
Шрифт:
– Это хорошо, – решил он. – Ты должна писать!
Но, хотя Анна подбирала слова с легкостью («Это гены», – сказал Ричард), ей казалось, что это занятие сродни шарлатанству: ведь в душе Анна считала себя художницей. Однако никто не горел особым желанием покупать ее картины, а вот получить работу на телевидении, пусть и не слишком ответственную, не составило для нее труда. К тому моменту, когда они с Ричардом поженились, Анна редактировала пьесы, а теперь ее собирались официально назначить сценаристом. Все случилось настолько внезапно, что она продолжала относиться к сценарной работе как к чему-то из мира Ричарда.
– Надеюсь, я справлюсь, – проговорила она. – А какая у Диллона жена?
– Она милая. Не беспокойся.
Анна и Ричард дошли до конца узкой улочки и сразу услышали шум шагов и голосов. Свернув на залитую светом Ноттинг-Хилл-гейт, они сразу очутились в толпе. Несмотря на усилившийся дождь, люди заняли тротуар чуть ли не до самой сточной канавы и двигались медленно, но решительно в одном направлении. Двое полицейских пытались сохранять расстояние между толпой и проезжающими автомобилями. Анну и Ричарда подхватило и повлекло с остальными.
– Кто это? – спросил Ричард.
Они с Анной рассматривали плывущие в темноте над ними блеклые, написанные от руки плакаты.
– Видимо, опять венгры, – ответила Анна. – Сегодня утром я видела шествие в Гайд-парке.
Толпа вдруг замедлила ход и почти перестала двигаться. Затор вызвала шумная компания, выкатившаяся из паба напротив. Одна крупная, очевидно, подвыпившая женщина чуть не споткнулась и громко выругалась:
– Кто это тут, черт возьми?
– Проклятые венгры, – ответил один спутников.
Человек с плакатом неподалеку от Анны, пожилой, в темной одежде, по ошибке принял этот «обмен мнениями» за интерес к происходящему и повернулся к говорившим.
– Русские убивают наш народ, – произнес он с сильным акцентом, с трудом подбирая слова. – Каждый день умирают многие сотни. Пожалуйста, англичане! Вы нам помочь…
Женщина непонимающе уставилась на него.
– Думаешь, мы хотим новой войны? – закричала она. – Думаешь, нам очень нужно, чтобы на головы наших детей снова падали бомбы из-за каких-то чертовых иностранцев!
Толпа двинулась снова. Между Анной и краем тротуара возникло пространство.
– Давай сюда! – воскликнул Ричард и вытянул Анну из толпы.
Под проливным дождем они перебежали через Ноттинг-Хилл-гейт, потом прошли темными извилистыми переулками и наконец очутились перед домом с высокой террасой. Ричард позвонил в колокольчик. Анна едва успела разглядеть заросший садик перед парадным входом и, кажется, детскую коляску под навесом, как дверь отворила стройная миловидная женщина с копной светлых волос.
– Ричард! – воскликнула женщина. – А вы, должно быть, Анна? Меня зовут Элизабет. Как замечательно! Мы давно хотели с вами увидеться!
Она повела гостей через узкий коридор, ловко огибая большого, слегка облысевшего плюшевого медведя и прислоненный к стене детский скутер.
– Столкнулись с демонстрацией? – спросила Элизабет, когда они поднимались по узким ступенькам. – Венгры целый день протестуют перед русским посольством. Бедные люди! Удачи им!
Она неожиданно свернула куда-то вбок, в кухню, завешанную выстиранным бельем. Там сидел маленький мальчик и ел хлопья в компании морской свинки, примостившейся рядом с его тарелкой.
– Джеймс считает, никто и пальцем не шевельнет ради них. Так уже было во время Мюнхенского сговора, – сказала Элизабет едва поспевающим за ней Анне и Ричарду. И тут же, не переводя дыхания, обратилась к мальчику: – Дорогой, не забудь посадить Патрицию в клетку. Помнишь, как ты расстроился, когда папа чуть на нее не наступил?
В ненадолго установившейся тишине, пока Элизабет перекладывала кубики льда из холодильника в стеклянную миску, стали отчетливо слышны доносившиеся откуда-то сверху звуки двух разных мелодий, игравших одновременно, и безудержный детский смех.
– Боюсь, у девочек нет музыкального слуха, – заметила Элизабет и добавила: – Конечно, никто не хочет третьей мировой войны.
Когда они выходили из кухни, Анна увидела, что морская свинка влезла передними лапами в тарелку и чавкала, поедая хлопья. А мальчик сказал им вслед:
– Патриция не виновата. Папа не смотрел под ноги!
В соседней угловой комнате, служившей гостиной, их ждал Джеймс Диллон; его профиль римского императора смотрелся забавно в сочетании со старым свитером вместо привычного в студии полосатого костюма.
Когда все расселись с напитками в руках, Джеймс поцеловал Анну, обнял Ричарда за плечи и поднял свой бокал:
– За вас! За новый сериал Ричарда (уверен, он будет так же хорош, как и предыдущий) и за новую работу Анны!
Это был сигнал, которого, нервничая, ждала Анна.
– Боюсь, мне не удастся приступить прямо сейчас, – поспешно сказала она и объяснила: у нее заболела мама.
Диллоны отнеслись к новости с пониманием. Джеймс сказал, чтобы Анна ни о чем не беспокоилась: пусть берет отпуск на столько дней, сколько потребуется. Элизабет сказала, что очень сочувствует Анне, но сейчас, с появлением пенициллина, пневмония уже не так опасна, как раньше, – и спросила:
– А чем твоя мама занимается в Берлине?
– Ты же родом оттуда, так? – уточнил Джеймс.
– Мама переводит документы для Американских оккупационных сил, – объяснила Анна. И да – до того, как им пришлось бежать от нацистов, их семья жила в Берлине, ей тогда было девять лет. Я не видела всех этих ужасов, – быстро добавила она, заметив тревогу в глазах Элизабет. – Мои родители успели вывезти нас до того, как все началось. Нам с братом было даже интересно. Перед тем как приехать сюда, мы жили в Швейцарии, потом – во Франции. Нам нравилось ходить в разные школы и учить разные языки. А вот родителям, конечно, было нелегко, особенно отцу. Ведь он был писателем.