А мама дома?
Шрифт:
– Какой богатый словарный запас, – отметил Ричард. – Сколько ему?
– Шесть, – ответила Элизабет.
Малыш, очевидно, был для них светом в окошке.
– Он любит слова, – сказал Джеймс. – Научился читать, когда ему было четыре. Сейчас пробует писать рассказы.
– Большая часть из них – о Патриции, – улыбнулась Элизабет. – Готова спорить, вы не знали, что морские свинки умеют управлять самолетами. – Она умолкла, потому что вернулся мальчик. Элизабет помогла ему насыпать в блюдечко чипсы. И тут ее поразила какая-то мысль. Она повернулась к Анне: – Но ведь вы в его возрасте говорили только по-немецки. Это просто невероятно! А сейчас тоже говорите?
– Немного, – ответила Анна. – Я почти забыла язык.
Элизабет передала блюдечко сыну и сказала:
– Эта дама забыла почти все слова, которые знала в твоем возрасте, представляешь? А вместо этого она выучила совершенно другие слова.
Малыш недоверчиво посмотрел на Анну:
– Я бы не смог.
– Чего не смог? – спросил Джеймс.
– Забыть.
Все уставились на него с удивлением.
Мальчик набрал побольше воздуха:
– Я бы не смог забыть все слова, которые знаю. Даже если бы… даже если бы я выучил миллион триллионов новых слов. Я всегда буду их помнить.
– Даже если бы ты оказался в таком месте, где никто-никто не говорит по-английски? – спросил Джеймс. – Даже тогда?
– Я бы все равно помнил, – сказал мальчик.
Его отец улыбнулся:
– Ты уверен?
– Я бы помнил Патрицию. – Он покрепче прижал морскую свинку к груди. – Больше того! – заявил он, торжествуя. – Я бы помнил о ней по-английски!
Все рассмеялись. Ричард поднялся и сказал, что им пора домой. Но тут раздался шум, и на лестничной площадке появилась девочка лет девяти, с трудом держа на руках большущего невозмутимого младенца.
– Он хочет есть, – объявила девочка.
Девочка чуть помладше, идущая за ней, тут же закричала:
– И я хочу!
Обе захихикали, и их познакомили с Анной, которая как раз прощалась с их родителями. В суете младенец оказался на полу, в компании морской свинки. Элизабет взяла его на руки, и он тут же принялся сосать рукав ее платья.
Джеймс проводил Анну с Ричардом до двери.
– Удачи! – пожелал он, стараясь перекричать детские «до свидания». – И подумай над тем, что я сказал.
Анна вышла, а перед глазами у нее все стояла картина: Элизабет на верхней ступеньке лестницы с младенцем на руках.
– Я же говорил, она замечательная, – повторил Ричард, когда они зашагали по дороге.
Анна кивнула. Дождь перестал, но совсем недавно, и тротуары еще были мокрые.
– Думаешь, я смогу написать что-нибудь свое? – сказала Анна. – Попробовать интересно. Если мне придется лететь к маме, то, наверное, ненадолго.
– Возможно, всего на несколько дней.
Ноттинг-Хилл-гейт опустела. Демонстрантов, без сомнения, разогнал ливень, и они разошлись по домам. Рваный плакат, валявшийся в луже, служил единственным напоминанием о них.
– Знаешь, почему мне так неприятна мысль о поездке в Берлин? – спросила Анна, обходя лужу. – Может, это и глупо, но я опасаюсь русских. Вдруг они захватят весь Берлин и запретят выезжать оттуда? И я окажусь в ловушке… Но ведь им не дадут, правда?
Ричард отрицательно покачал головой:
– Это равносильно началу войны с Америкой.
– Да, конечно. Но мне все равно страшно.
– Тебе было страшно, когда вы бежали из Германии?
– Может, это нелепо звучит, но тогда я толком не понимала, что происходит. Помню, что на границе я что-то сморозила, а мама велела мне умолкнуть. Благодаря маме все казалось в порядке вещей. – Они лавировали между лужами. – Надо мне было ответить на ее письмо!
По возвращении домой Анна ощутила прилив хозяйственности.
– Нужно составить список необходимых дел, например доставка коврика… Да! Что ты будешь есть, пока меня не будет? Вечером я что-нибудь приготовлю. А ты потом разогреешь.
Анна составила список, решила, что приготовить, и к тому времени, когда Конрад должен был позвонить, чувствовала себя готовой к любому повороту событий. Усевшись рядом с телефонным аппаратом, она мысленно перебирала вопросы, которые нужно задать, и ждала. Конрад позвонил точно в девять. Сначала Анна услышала гул немецких голосов, а потом – голос Конрада, на удивление спокойный.
– Как мама? – спросила Анна.
– Без изменений, – ответил Конрад, а дальше, видимо, последовала заготовленная речь: – Думаю, тебе надо прилететь завтра утром. Кто-то из ее близких должен быть здесь.
– Конечно, – и Анна сообщила номер своего рейса.
Конрад сказал, что встретит ее.
Ричард, стоявший рядом, спросил:
– А что Макс? Он звонил Максу?
– Ах да… – сообразила Анна. – А что Макс?
Конрад ответил, что еще не звонил ему («Значит, ничего страшного», – решила Анна), но позвонит утром, если будет необходимость.
– Дорогая моя, – продолжал Конрад узнаваемо заботливым тоном, – надеюсь, тебя это не слишком сильно расстроило. Приношу свои извинения за вторжение в вашу семейную жизнь. Надеюсь, все быстро уладится.
Она и забыла, что Конрад всегда подчеркивает: Анна и Ричард – семья. Это было приятно, и настроение Анны внезапно улучшилось.
– Всё в порядке, – заверила она. – Ричард передает тебе привет.
Анна хотела спросить о чем-то еще, но о чем – у нее совершенно вылетело из головы.
– Да… А как это мама умудрилась подхватить пневмонию?
В трубке возникла пауза, и Анна решила, что Конрад не расслышал вопроса. Но потом он ответил. И несмотря на все помехи, связанные с расстоянием, Анна почувствовала, что голос его изменился.
– Мне жаль, – сказал он сухо. – Твоя мама приняла смертельную дозу снотворного.
Воскресенье
Анна шла очень медленно – такая тяжесть была в ногах. Стояла жара, на улице – ни единой души. Вдруг мимо быстро прошла мама в голубой шляпке с вуалью и бросила на ходу: «Задерживаться не могу: играю с американцами в бридж». Мама вошла в какой-то дом и исчезла – а дом Анна даже не разглядела. Ей было грустно, что она осталась на улице одна. А воздух с каждой минутой становился все горячее и тяжелее.