А порою очень грустны
Шрифт:
— А это кто такой? — спросил Леонард.
— Это Митчелл, — ответила она.
— Митчелл, а дальше?
— Грамматикус.
— А, Грамматикус. Я с ним на занятия по истории религии ходил.
— Неудивительно.
— Вы с ним раньше встречались?
— Нет! — запротестовала Мадлен.
— У вас тут ужасно интимный вид.
Он показал ей снимок, на котором Грамматикус положил свою курчавую голову ей на колени.
Нахмурившись, Мадлен взяла фотографию и положила обратно на стол. Она объяснила, что знакома с Грамматикусом с первого курса, но они поссорились. Когда Леонард спросил ее, почему они поссорились, она уклончиво сказала, что это трудно объяснить. Когда Леонард спросил ее, почему трудно объяснить, Мадлен призналась, что их с Грамматикусом всегда связывала платоническая дружба, во всяком случае с ее стороны платоническая, но в последнее время он «вроде как
В то время эти новости Леонарда не беспокоили. Смерив Грамматикуса по шкале, какая принята у животных, — у кого рога больше, — он понял, что явно ведет. Но в больнице, когда свободного времени у него образовалось много, Леонард начал задумываться, вся ли это правда. Ему представлялась сатироподобная фигура Грамматикуса, пытающегося взгромоздиться на Мадлен сзади. Эти картины — Грамматикус трахает Мадлен, Мадлен ублажает его языком — вызывали боль и возбуждение, смесь, как раз нужную для того, чтобы вывести Леонарда из его сексуального оцепенения. По каким-то неведомым Леонарду причинам — хотя дело тут, вероятно, было в потребности к самоуничижению — мысль о том, как Мадлен бесстыдно изменяет ему с Грамматикусом, его заводила. Пытаясь пробить больничную скуку, он мучил себя этими извращенными фантазиями и дрочил в душевой кабинке, придерживая дверь без замка свободной рукой.
Леонард продолжал изводить себя подобным образом и после того, как они с Мадлен снова сошлись. В день выписки медсестра проводила его на улицу, он забрался в новую машину Мадлен. Пристегивая ремень на переднем сиденье, он представлялся себе новорожденным, которого Мадлен впервые везет домой. Пока Леонард был взаперти, город заметно позеленел, стал красивым, неспешным с виду. Студенты разъехались, Колледж-хилл стоял пустынный и тихий. Они приехали к Леонарду домой. Стали жить вместе. И Леонард, поскольку не был младенцем, поскольку он был здоровенным больным мудаком, когда Мадлен отсутствовала, все время проводил, воображая, как она отсасывает у своего партнера по теннису в раздевалке или как ее имеют в библиотеке между полок. Однажды, неделю спустя после того как Леонард вернулся, Мадлен упомянула о том, что столкнулась с Грамматикусом утром в день выпуска и что они помирились. Грамматикус поехал к себе домой, жить с родителями, но Мадлен много разговаривала по телефону, пока Леонард лежал в больнице. Она сказала, что заплатит за все междугородние звонки, и теперь Леонард ловил себя на том, что проверяет счета из телефонной компании, выискивая номера с кодами Среднего Запада. В последнее время она, к его беспокойству, стала брать телефон в ванную и закрывать дверь, а потом объясняла, что не хотела ему мешать. (Мешать чему? Мешать ему лежать в постели и толстеть, словно теленок в загоне? Читать один и тот же абзац из «Антихриста», который он уже трижды прочел?)
В конце августа Мадлен поехала в Приттибрук повидать родителей и кое-что привезти из дому. Через несколько дней после возвращения она небрежно упомянула о том, что видела Грамматикуса в Нью-Йорке, где он остановился по дороге в Париж.
— Вот так взяла и столкнулась с ним? — спросил Леонард, лежа на матрасе.
— Ага, мы с Келли. В каком-то баре, куда она меня затащила.
— Вы с ним трахались?
— Что?!
— Может, ты с ним трахалась. Может, тебе нужен парень, который не жрет литий в огромных количествах.
— О господи, Леонард, я ведь тебе уже говорила. Мне это не важно. Врач говорит, это вообще не из-за лития, так ведь?
— Врач много чего говорит.
— Слушай, сделай одолжение, не разговаривай со мной так. Мне это не нравится. О’кей? А то просто ужас какой-то.
— Извини.
— У тебя депрессия начинается? Такое ощущение, что у тебя депрессия.
— Нет. Ничего у меня не начинается.
Мадлен легла на постель, обвилась вокруг него.
— Ничего не начинается? А вот так ты разве ничего не чувствуешь? — Она положила руку ему на ширинку. — Чувствуешь? Как тебе?
— Приятно.
Это помогло на какое-то время, ненадолго. Если бы вместо прикосновений Мадлен Леонард сосредоточился на мыслях о том, как Мадлен прикасается к Грамматикусу, возможно, это сработало бы. Но реальности ему теперь было недостаточно. Эта проблема была еще больше и глубже, чем его болезнь, и он не знал, как с ней справиться. Поэтому он закрыл глаза и крепко обнял Мадлен.
— Извини, — сказал он снова. — Извини, извини.
Леонард чувствовал себя лучше в окружении людей, которым было так же тяжело, как и ему. Все лето он поддерживал отношения с несколькими пациентами, с которыми познакомился в больнице.
Единственное, что помогло Леонарду пережить остаток лета, — это перспектива отъезда в Пилгрим-Лейк. В начале августа пришел конверт из лаборатории. Внутри на прекрасно отпечатанных листах, каждый их которых был украшен тисненой шапкой — ни дать ни взять рельеф, — материалы для ознакомления. Письмо, адресованное «Мистеру Леонарду Бэнкхеду, научному сотруднику», подписал лично Дэвид Малкил. Присланные бумаги успокоили Леонарда — он боялся, что начальство может узнать про его госпитализацию и аннулировать стипендию. Он прочел список научных сотрудников и университетов, где они учились, и нашел там свое имя — ровно там, где ему полагалось быть. Помимо информации о жилищных условиях и прочих льготах в конверте содержалась анкета, где Леонарду следовало перечислить свои «научные приоритеты». В Пилгрим-Лейк развивались четыре направления: рак, биология растений, вычислительная биология, геномика и биоинформатика. Леонард поставил «1» в графе «Рак», «2» в графе «Биология растений», «3» в графе «Вычислительная биология» и «4» в графе «Геномика и биоинформатика». Не бог весть что, но уже сам факт, что он заполнил анкету и отправил ее в лабораторию, представлял собой первое достижение Леонарда за это лето, единственный осязаемый признак того, что у него есть шанс продолжать занятия наукой.
Как только они приехали в Пилгрим-Лейк в последние августовские выходные, эти признаки стали множиться. Им дали ключи от просторной квартиры. Кухонные шкафчики были заставлены новенькими тарелками и почти новыми кастрюлями и сковородками. В гостиной стоял диван, два стула, обеденный и письменный стол. Имелись кровать — двуспальная, большая, — а также исправное освещение и сантехника. Целое лето они провели в квартирке Леонарда, где недоставало мебели, — это походило скорее на обитание в ночлежке, чем на совместную жизнь. Но теперь, переступив порог их нового жилища на берегу, они испытали возбуждение, словно молодожены. Леонард тут же перестал ощущать себя инвалидом, о котором заботится Мадлен, и начал приходить в себя.
Его вновь обретенная уверенность сохранялась до приветственного ужина в воскресенье вечером. По настоянию Мадлен Леонард надел галстук и пиджак. Он ожидал, что будет выделяться из толпы, но когда они вошли в бар рядом с обеденным залом, почти все мужчины были в пиджаках и галстуках. Леонарду оставалось только восхищаться способностью Мадлен интуитивно угадывать подобные вещи. Получив свои значки с именами и план рассадки, они присоединились к толпе, чинно попивавшей коктейли. Стоило им покрутиться там минут десять, не больше, как к ним подошли познакомиться двое ребят, попавшие с Леонардом в один отдел. Карл Беллер и Викрам Джейлти уже были знакомы друг с другом по Массачусетскому технологическому институту. В Пилгрим-Лейк они находились не дольше, чем Леонард (то есть два дня), но уже источали дух всезнания в том, что касалось лаборатории и ее работы.
— Ну что, — спросил Беллер, — ты какие области выбрал? Что у тебя на первом месте?
— Рак, — ответил Леонард.
Беллера с Джейлти это как будто позабавило.
— Это все выбрали, — сказал Джейлти. — Процентов девяносто.
— В общем, тут дело такое. На рак записалась куча народу, поэтому многим дали то, что у них на втором или третьем месте, — объяснил Беллер.
— А нам что дали?
— Нам — геномику и биоинформатику, — сказал Беллер.
— Я это на последнее место поставил, — сказал Леонард.