«А существует ли любовь?» – спрашивают пожарники (сборник)
Шрифт:
– Сначала меня звали «я», потом «я» – умерло. Теперь меня зовут Каштанкой. Надеюсь, и она скоро подохнет.
– Я плакал, когда читал твое письмо.
– Я плакала, когда я его писала.
– Но зачем? Зачем?
– Я постараюсь вам объяснить, но в меру вашего понимания. В себе я люблю и ценю трагизм… свою нереальность… И то, что вы бы назвали, жестокостью. С вами все это во мне вымерло… И народилось какое-то доброе существо… полное щенячьей любви и преданности – ко всем! Мне надо было уйти от вас хоть на время… чтобы понять, что со мною! Мне надо было уйти от вас и одновременно вас сохранить… Я хотела,
– Ну ладно, это со мной. Но зачем же ты сделала с нею?..
– Это гадкий вопрос… Она вам понравилась, да? Она красавица, – засмеялась, – То-то. Я считала, что забыть того… ничтожного, она сможет только ради другого… только ради мифа. Или вот вам совсем благородное объяснение: я хотела, чтобы у нее появился кто-то вместо того, который ее не любит… или хотя бы у нее появилась надежда. Видите! Видите, как вам это все нравится! Потому что это лирично и похоже на то, что должно быть! А хотите ужасное объяснение? А если… если я попросту захотела повелевать ею?.. А если верны все три объяснения сразу, что тогда?
– Я только одного не могу понять, откуда это в тебе!.. Ты же маленькая… откуда эта уверенность, что ты можешь распоряжаться другим человеком! Чужой волей! Откуда эта необходимая потребность все время диктовать… мне! ей!.. И эта сосредоточенность на себе?.. Неужели это возраст? Откуда жестокость… при твоем сердце? Неужели это было во мне… раньше? Тогда почему я не помню?.. Или я не все понимаю?
– А я тоже не все понимаю! В вас есть все, что я ненавижу… Вы жертва!.. Если хотите… Я предпочитаю жертве – палача! Вы – буржуа! Вы не похожи ни на одного из моих героев, но я вас люблю! Я вас почему-то смертельно люблю, как никого и никогда не полюблю в жизни! Я вас люблю, хотя все в вас не принимаю! Вы слепой! Ведь вы с самого начала считали меня чуть ли не девкой… А хотите, я вам сейчас скажу самую смешную вещь: первый человек в жизни, которого я сама поцеловала, – это вы! Меня целовали один раз до вас! Но это было насильно… Если бы вы знали, как я готовилась к вашему поцелую. Я боялась, что у меня не получится. Вам смешно! А я с самого начала чувствовала, что вы ни черта не понимаете! Но уверяла себя в обратном и все-таки чувствовала… Я только теперь поняла, почему я вас называла «Милое чудо». Не подвела интуиция! Хотите, скажу? У одного моего обожаемого фантаста есть такое определение: «Чудо – это всегда в конечном счете шарлатанство».
– Я люблю тебя.
– Перед тем как мы расстанемся… сейчас это уже точно, потому что Каштанка во мне должна подохнуть… я попрошу вас исполнить мое последнее желание! Это последнее сентиментальное желание издыхающей жалкой собаки! Знаете, когда я бесславно сутками слонялась перед вашим домом, поджидая вас… я всегда покупала себе мороженое. Так вот, в последний раз мы встретимся с вами на улице и вдвоем пройдем этим проклятым маршрутом. И вы сами мне купите мороженое, идет?
– Да! Да! Да!
Он целует ее… Бесконечно. И Она уже совсем в безумии отвечает на эти поцелуи, когда раздается звонок в дверь.
Они замерли. Вновь звонок.
Он усмехнулся:
– Понедельник.
Звонок.
Она бросаясь к двери:
– Не открывайте!
– Нет уж… Пора закончить с прошлым.
– Не надо! Я вас прошу, не надо!
Он, смеясь, отталкивает ее и открывает дверь.
На пороге Маленький джазист в розовых джинсах. За ним – двое других.
Она метнулась между ними:
– Уйди! Уходи! Немедленно!
– Нет! Я хочу, чтобы все закончилось! Я пришел поглядеть на мужика, который тебя…
– Заткнись!
Маленький ловко сбивает с него очки.
Он тотчас становится беспомощным, он шарит очки на полу.
– Значит, девку трахаешь! Круто, отец! – заводясь, – Что же ты делаешь, отец, а?
– Уйди! – Бросается на Маленького, но один из Джазистов уже перехватил ее.
Она вырывается, но он крепко держит.
– Я спросил тебя, отец: что ты с нею делаешь, а? – схватил его за лицо.
Она визжа и вырываясь:
– Я прошу! Я прошу!
Но они уже ловко и как-то весело начинают швырять его на руки друг другу. И он, ничего не видя без очков, нелепо тычется между ними…
Маленький джазист, приговаривает – А, отец? – Швыряет, – Ну, отец? Быстрее, шевелись, отец!.. Быстрее… Быстрее… Быстрее!
Его прежняя квартира. Звонок.
Жена:
– Алло…
Доктор зло:
– Что случилось? Почему ты звонила мне домой!
– Прости… Но он… Его избили… Он связался с какой-то девкой… И он… Он… Причем не от побоев…
Молчание.
– От сердца?! Я же говорил!
– Эта тварь не догадалась вызвать «скорую»… А-а-а! – зажала рот кулаком и вопит в руку.
– М-да.
– Не удалась жизнь…
В комнату Матери входит Она… Молча проходит в свою комнату. Неподвижно стоит, глядя перед собой.
Мать кричит ей:
– Еда в холодильнике… Только не ешь стоя!
Мать набирает номер:
– Алло, ты не звонил мне… а то у меня было занято, – стараясь весело, игриво, – Ты не забыл – Сегодня – понедельник…
«А существует ли любовь?» – спрашивают пожарники
Он вышел из сутолоки вокзала и увидел пустынный прекрасный город. Было утро.
(А можно начать так: поезд, пробуждение под мерзкую музыку-побудку вагонного репродуктора, очередь в туалет, надвигающийся за окном город с нищими домами-коробками и унылой грязью… И лицо в заплеванном зеркале в вагонном туалете – помятое лицо. Овал лица – Обвал лица. И уже потом: «Он вышел из сутолоки вокзала и увидел пустынный прекрасный город».)
Было утро. Было раннее утро.
Он занял очередь на такси, и, радуясь, как ловко, расторопно он все сегодня делает, отправился звонить на студию. И сразу дозвонился.
– Диспетчер Андреева, – ответил голос.
– Я… писатель…
– Кто вы? Говорите, пожалуйста, громче!
Он, как обычно, бестолково объяснил, что он – автор сценария, приехал на картину «Варенька» и что ему должна быть забронирована гостиница.
– Секундочку… – сказала женщина. – Пока, к сожалению, ничего. Но этим занимается Бродецкий. Позвоните через час.