А теперь об этом...
Шрифт:
Книга стихов Тициана Табидзе — емкая книга. Емкая еще и потому, что грузинский день и сладчайшее чувство любви к отчизне, беспредельно грузинские, вызывают ассоциации не только в сознании читателей грузинских, но и читателя, в Грузии не бывавшего. Поэзия Тициана входит в круг созданий, близких мировому читателю. Говоря о судьбах преображенной Грузии, поэт говорит об общем, о человечестве, ибо в натуре его лежит мысль о судьбах мира и человечества, и великий отсвет дружбы поэтов, и стремление подружить между собою людей. Он органичен, неповторимо прекрасен. Он всецело принадлежит своему времени — веку социализма. И всем временам. Он был одним — и в жизни и в стихах. И таким останется в памяти людей, его любивших и знавших. И в тех посвящениях, которые вызвал при жизни своей. Таким же остался он и в стихотворении Бориса Леонидовича Пастернака.
Еловый бурелом, Обрыв тропы овечьей. Нас много за столом, Приборы, звезды, свечи. Как пылкий дифирамб, Вее затмевая оптом, Огнем садовых ламп Тицьян Табидзе обдан. Сейчас он речь начнет И мыслью — на прицеле. Он слово почерпнет Из этого ущелья. Он курит, подперев Рукою подбородок. Он строг, как барельеф, И чист, как самородок. Он плотен, он шатен, Он смертен, и, однако, Таким, как он, Роден Изобразил Бальзака. Он в глыбе поселен, Чтоб в тысяче градаций Из каменных пелен Все явственней рождаться Свой непомерный дар Едва, как свечку, тепля, Он — пира перегар В рассветном сером пеплеМОИ ДРУГ КАЙСЫН
Когда он слушает собеседника — он поднимает брови, слегка закидывает голову, и по его легкой улыбке можно узнать, как воспринимает он ваши слова и как рождается его мысль — его будущий неторопливый ответ. И даже при первой встрече вы успеваете оценить это внимание — внимание мудрого и справедливого человека.
И то же, когда вы раскрываете его книгу. Едва ли не на каждой странице вы ощущаете присутствие плодовитой мысли, воплощенной в живописных, пластических образах, наводящей на серьезные раздумья.
Два каменщика трудятся упорно, В руках спорится дело и горит. Один из них сооружает жернов, Другой надгробный памятник творит. Гранит упорен, искры отлетают, Во славу жизни этот тяжкий труд. Пришедший в мир ест хлеб и умирает, И мертвым честь живые воздают. Стучат каменотесы, знают оба — ' Живым нужна мука, чтоб хлебы печь, А мертвых пусть не воскресить из гроба, Но можно имя для живых сберечь. И вновь два камня с одного утеса Сегодня подтверждают эту связь. Я вижу, что в труде каменотеса, Как и везде, со смертью жизнь сплелась. Кружится мир, и радуясь и плача, В нем смерть и жизнь и вечный их союз, И всходит солнце, за Баксаном прячась, Краснея, как разрезанный арбуз.Да, такие стихи выражают глубокую мысль и помнятся долго.
Их автор — замечательный балкарский поэт Кайсын Шуваевич Кулиев — фигура, можно сказать, символическая.
Он родился 1 ноября 1917 года.
Он ровесник Октябрьской революций.
Ровесник советской власти.
Родился он на Кавказе, в ауле Верхний Чегем, в Чегемском ущелье, населенном малочисленным балкарским народом, не имевшим до революции письменности. Советская власть освободила балкарцев от вековечного гнета, дала им грамоту, приобщила к культуре. Но до этого никто, в том числе родные Кайсына Кулиева — ни дед, ни отец не знали грамоты и не держали в руках ни одной книги.
Когда в горы пришла гражданская война, отец Кайсына Шува Кулиев ушел в партизанский отряд, чтобы сражаться против белоказаков Деникина. Два года спустя он погиб. Кто мог предвидеть тогда, что сын его станет одним из самых прекрасных поэтов Советской страны, что без него нельзя будет представить вполне современную нашу поэзию, что из Чегемского ущелья выйдет поэт оригинальный, глубокий, испытанной высокой души и сверкающего таланта. Самые прославленные литературные критики не поверили бы, если б им тогда, в Октябре, сказали, что в первый ряд поэтов советской земли, наряду с русскими, грузинскими, украинскими, продолжающими многовековые поэтические традиции, встанут поэты бесписьменных в ту пору народов — балкарец Кайсын Кулиев, аварец Расул Гамзатов, калмык Давид Кугультинов, башкир Мустай Карим…
Их появление предвидел Ленин. И эти славные наши поэты — как бы осуществление ленинской мечты.
Кайсыну Кулиеву шел девятый год, когда его отвезли в селение Нижний Чегем и отдали в школу. Впоследствии уроки русского языка открыли ему сокровища русской литературы, приобщили его к мировой культуре. Если б не русский язык — пишет Кулиев сейчас,—
Так я и жил бы, тяжесть скал кляня, И тлел душой, как уголь у жаровен, И Лермонтов не встретил бы меня, И для меня б не ликовал Бетховен.В зимние месяцы Кайсын учился, а летом пас телят и овец, возил дрова, косил сено, пахал. Когда подрос — объезжал молодых лошадей, прославился как лучший наездник и получил прозвище «Шкура коня»: ни один конь не мог его сбросить. А кроме того, он был ашугом — пел, исполнял народные лирические песни. Устную поэзию и напевы балкарские Кайсын Кулиев знает сейчас, как никто.
Ему не исполнилось восемнадцати лет, когда он поехал в Москву и поступил в Государственный институт театрального искусства, где получил высшее театральное образование. А кроме того, занимался в Литературном институте. Перед войной вышел первый сборник его стихов. Потом была служба в армии, прыжки с парашютом, потом — Прибалтика, лето 41-го года: отступление, жесточайшие бои, гибель товарищей… В октябре его часть перебросили под Орел. После Орла Кайсын Кулиев лежал в госпитале. Его хотели демобилизовать, он отказался, в 1942 году получил назначение на Сталинградский фронт, в газету 51-й армии, участвовал с ней в боях за Ростов и Донбасс, Левобережную Украину, Крым… Снова был ранен, демобилизован. И уехал к своим в Киргизию.
Но где бы он ни был, — закрывая глаза, он видел Чегем, помнил каждую складку, каждую тропинку, каждый родник. И о чем бы он ни писал — память сердца возвращала (и всегда возвращает) его к Чегему, к образам, которые с детства вошли в его жизнь и сознание.
Это — камень и снег. Горы и цветущие абрикосы. Тени облаков и тени орлов на зеленых пастбищах над аулом, вечернее солнце на белых хребтах, похожих на цвет созревшего кизила, когда кажется, что сказочный великан залил снежные вершины красным вином. Чегем для него — это пшеничный колос и водопад, всадник на горной тропе и желтеющие чинары. Небо и руки матери. И почти никогда — кинжал — традиционный атрибут горца.
Чегемское ущелье и горы — это животворный исток поэзии Кайсына Кулиева, его начало и мерило для него всего прекрасного:
Какого ни прошел бы я ученья, Каких бы я ни одолел вершин, Я — прежний горец и, входя в селенье, Преображаюсь я — крестьянский сын. Хоть я научен городским манерам, Хоть и ношу я тонкое сукно, Любовь к траве, к земле и к скалам серым Во мне неистребима все равно. Сын горца, я не промотал наследства, Быт городов не изменил меня, Я сед, но вновь мне возвращает детство Рев буйвола и ржание коня. И тем гордиться буду я до гроба, Что и моя душа наделена Крестьянской простотою хлебороба, Бесхитростностью горца-чабана. Я много видел городов хваленых И новые увижу города, Но все равно, крестьянином рожденный, Крестьянином останусь навсегда.