А ты пребудешь вечно
Шрифт:
— О господи, что мне делать?
— Я знаю, как это трудно, — беспомощно сказал он, — но мы делаем все, что в человеческих силах. Мы…
— Ваши люди, — всхлипнула она, — приходили и уходили весь день, искали и… и спрашивали меня о разных вещах. Они перерыли весь дом! И люди непрерывно звонили, ужасные люди. А одна женщина… женщина… О господи! Она сказала, что Джон мертв, и она… она описала, как он умер, и сказала, что это я во всем виновата! Я не могу этого вынести, не могу вынести, я отравлюсь газом, я вскрою себе вены…
— Прекратите! — заорал Берден.
Она
— Простите меня, — сказала она. Ее голос был хриплым от слез. — Я обезумела. Мне кажется, я схожу с ума.
— Идите сюда и расскажите мне все. Ранее вы были настроены более оптимистично.
— Это было сегодня утром.
Джемма говорила теперь спокойно, тонким прерывающимся голосом. Постепенно и не очень связно она рассказала ему о полицейском, который обыскал ее шкафы и обшарил мансарду, о том, как полицейские выдрали всю поросль вокруг старых деревьев в этом диком саду. Она рассказала ему, вздыхая, об оскорбительных телефонных звонках и вызванных публикацией во вчерашних вечерних газетах письмах, которые ей доставили сегодня днем.
— Вам не следует открывать никакие письма, если только они не написаны знакомым почерком, — сказал он. — На все остальные сначала должны взглянуть мы. Что же касается телефонных звонков…
— Ваш сержант сказал, что вы получили разрешение прослушивать мой телефон.
О на глубоко вздохнула, теперь спокойнее, но слезы все еще текли по ее щекам.
— Нет ли у вас бренди в этом… э… жилище?
— В столовой. — Женщина слабо улыбнулась. — Все это принадлежало моей двоюродной бабушке. Это… э… жилище, как вы выразились, было ее. Бренди ведь может храниться долгие годы, не так ли?
— Чем дольше, тем этот напиток становится лучше, — сказал Берден.
Столовая была похожа на пещеру, там оказалось холодно и пахло пылью. Он задумался о том, какое стечение обстоятельств привело ее в этот дом и почему она тут осталась. Бренди оказался в буфете, который напоминал скорее деревянный особняк, чем предмет мебели, так он был украшен резными стойками, и арками, и нишами, и балкончиками.
— Вы тоже выпейте немного, — сказала она.
Берден заколебался:
— Пожалуй. Спасибо.
Он снова вернулся к креслу, на котором сидел до того, как пошел в столовую, а женщина села на пол, поджав ноги и пристально глядя на него с пытливым слепым доверием. Единственная горевшая лампа слабым золотым светом озаряла пространство за ее головой.
Она потягивала бренди, и несколько минут они сидели в полном молчании. Потом, согревшись и успокоившись немного, Джемма заговорила о потерявшемся мальчике, о том, чем он любил заниматься, что говорил, о том, какой он не по годам развитый. Она говорила о Лондоне и о том, каким странным казался Стоуэртон и ей, и ее сыну. Наконец женщина замолчала, остановив взгляд на его лице, но он уже не чувствовал того смущения, которое вначале вызывал у него этот доверчивый, по-детски непосредственный взгляд. И это смущение не вернулось даже тогда, когда, подавшись вперед, она импульсивно схватила его руку и крепко сжала.
Берден не был смущен, но прикосновение ее руки ударило его словно током. Оно вызвало такой шок и такое неожиданное беспокойство, что, вместо того чтобы, как всякий нормальный мужчина, взять руку хорошенькой женщины в свои, он вдруг испытал иллюзию, что всем своим телом прикоснулся к ее телу. От этого его бросило в дрожь. Он высвободил свою руку и резко сказал, прервав теперь уже тягостное и затянувшееся молчание:
— Вы — уроженка Лондона. Вы любите Лондон. Зачем вам жить здесь?
— Это ужасно, правда? — Напряжение и ужас исчезли из ее голоса, и он снова стал нежным и глубоким. Звук этого красивого голоса взволновал инспектора почти так же, как прикосновение ее руки. — Это не дом, а какой-то ужасный старый белый слон, — сказала Джемма. — Я и понятия не имела о существовании двоюродной бабушки. Она умерла три года назад и завещала этот дом моему отцу, но он и сам умирал от рака. — Необыкновенно грациозным, но непроизвольным движением она подняла руку и отбросила тяжелую прядь волос с лица. Широкий вышитый рукав странной тупики обнажил ее белую руку, на которой свет лампы высветил топкий золотой пушок. — Я пыталась продать этот дом, по он никому не был нужен, а потом отец умер, и Мэтью — мой муж — оставил меня. Куда еще было мне идти, как не сюда? У меня не осталось средств, чтобы платить за аренду нашей квартиры, а деньги Мэтью кончились. — Казалось, что уже несколько часов прошло с того момента, когда она устремила на него свой пристальный взгляд. Теперь наконец Джемма отвела глаза. — Полиция, — сказала она очень тихо, — думает, что Джона мог забрать Мэтью.
— Я знаю. Такую возможность мы всегда не исключаем, когда пропадает ребенок… э… живущих врозь или разведенных супругов.
— Они поехали, чтобы встретиться с ним, если удастся. Он в больнице, ему удалили аппендикс. Я думаю, что они побеседовали с его женой. Он женился снова, как видите.
Берден кивнул. Его одолевало любопытство, которое выходило за рамки нормального профессионального интереса. Он страстно хотел знать, исходила ли инициатива развода от Мэтью или от нее, чем этот Мэтью занимался и как все получилось. Он не мог спросить ее. Ему сдавило горло.
Она медленно придвинулась к нему поближе, но на этот раз не дотронулась до его руки. Волосы упали на ее лицо.
— Я хочу, чтобы вы знали, — сказала она, — как вы помогли мне, как вы меня успокоили. Я бы совершенно сломалась сегодня, если бы вы не зашли. Наверное, сделала бы что-нибудь ужасное.
— Вам нельзя оставаться одной.
— У меня есть снотворное, — сказала она, — и миссис Крэнток придет в десять. — Она медленно поднялась на ноги, протянула руку и включила торшер. — Она придет через минуту. Сейчас без пяти десять.