А я тебя да
Шрифт:
— Наконец, ты дома, — выдернул меня из очередного самокопания Шведов.
— Скучал?
— Ага. Цветы тебе купил. Там, — махнул рукой в сторону спальни, — на тумбочке.
— Сам?
— А?
— Сам купил? Всегда хотела спросить — ты секретарше поручаешь это дело или собственной персоной едешь в магазин?
Какое-то время Семен смотрел на меня с нечитаемым выражением на лице. Я сильно подозревала, что он был обучен каким-то специальным техникам, которые позволяли ему держать эмоции под контролем. А потому я очень радовалась, когда он позволял их увидеть. Вот и сейчас
— По-разному. Сегодня я заказал доставку. Но выбрал сам, да.
— Спасибо. Это… ценно, — улыбнулась я, нащупывая дно под ногами в той бездне, в которую мы с ним рухнули. И видно, Шведов занимался тем же самым и потому с напряженной улыбкой парировал:
— Если вдруг у тебя остались вопросы, которые ты «всегда хотела спросить» — дерзай. Я не кусаюсь.
Пока болтали, дошли до спальни, где в вазе на тумбочке и впрямь стоял шикарный букет анемон. Я провела кончиками пальцев по краю фиолетовых лепестков и обернулась. Семен остановился у противоположной стены, сложив руки на груди. У него были красивые проработанные предплечья с выступающими змейками вен. Во рту знакомым образом пересохло.
— Наверняка остались. Просто вот так сходу все и не вспомнишь. Но я запомню, что ты открыт к диалогу, — хмыкнула я, намекая, что раньше такой покладистости за ним не водилось.
— И всегда был.
— Почему же мы так мало говорили?
— Разве?
— Угу. Например, я почти ничего не знаю о твоем детстве.
— Да там, в общем-то, и не о чем разговаривать.
— Жаль, я не застала твоих родителей. Ты чей был сын? Мамин? Папин?
— Да ничей особенно. — Шведов как будто заколебался, но все же добавил: — Отец был жестоким. Мама — чересчур мягкой.
И этим он опять же меня несказанно поразил.
— Отец… обижал тебя, да? — шепнула, отчего-то страшно волнуясь.
— Он называл это воспитанием, — хмыкнул Семен и, будто защищаясь, добавил: — Тогда это было нормально.
Я не нашлась с ответом. Но для меня это был очень показательный момент.
— Мне жаль.
— Не думай, я понимаю, что это неприемлемо.
— Я так и не думала, — пролепетала я, а Семен, будто меня не услышав, продолжил развивать свою мысль дальше:
— Я не такой, как мой отец. И ни за что не стал бы так поступать со своими детьми.
Если бы они были… Он забыл добавить — если бы они были. Я сглотнула подступающую к горлу кислоту. Нервным жестом дернула ухо, в котором звенело: «Ну, у него-то все еще может быть. В отличие от тебя».
— Сём, может, мы все-таки разведемся? Я же не смогу ро…
— И бог с ним. Вер, я прошу — давай не будем возвращаться к этой теме снова. — Шведов устало растер лицо. — Какой смысл? Я же все понимаю. Другое дело, если тебе хочется об этом поговорить, чтобы стало легче…
— Да нет. Я, наверное, уже свыклась, — прошептала я. — Но… Знаешь, спасибо.
Семен кивнул, дескать, не за что. И, видно, не привыкнув еще к разговорам подобного толка, насупился. Все же такому скрытному молчуну, как мой муж, нелегко было открываться. Но он старался. И я каждый такой момент отлавливала и нанизывала как жемчужины на нитку памяти.
—
Шведов отступил, хотя я и так бы прошла — квартира у нас была довольно просторной. А потом оказалось, что все это лишь для того, чтобы он мог шепнуть мне в ухо:
— Только с лейкой не увлекайся, ладно?
Ого. Мы шутим на тему секса? От неожиданности я зарделась как маков цвет. Кивнула, так что кудряшки подпрыгнули:
— Ага.
— А то я сам хочу…
Уточнять, что хочет мой муж, я не стала. Иначе бы умерла прямо там. Вот так дела! От предвкушения мое тело мелко-мелко дрожало. Низ живота наполнился тягучим как мед томлением. Тело горело. Казалось, вода зашипит и испарится, соприкоснувшись с кожей. Я нерешительно взялась за кран, уже чувствуя, что больше здесь не одна, провернула ручку. И только потом оглянулась, ловя горячий взгляд мужа между тонких серебристых струй.
— Хочешь, примем душ вместе? — прошелестела я. Шведов с каким-то детским отчаянием закивал. И опять замер, не спеша осуществлять мой план.
— Ну, так раздевайся, — засмеялась я. Было что-то щемяще-трогательное и в том, как он на меня смотрел, по-солдатски быстро разоблачаясь, и в том, как буквально понял мои слова. Я, не веря своим глазам, наблюдала за тем, как Шведов промаршировал в душевую, намылился и принялся с остервенением тереть грудь мочалкой.
— Чего сама не моешься?
И ведь он не был простачком. Нет. Как можно на его должности? Но в каких-то моментах Семен был все же совершенно неискушенным. У меня защекотало в носу.
— Да так. На тебя засмотрелась, — сглотнула я. — Ты… красивый.
Он даже мыться перестал. Замер столбом с задранными для мытья головы руками.
— Да ну…
— А ты, оказывается, совсем не умеешь принимать комплименты.
Семен промолчал, хотя глаз не отвел. Так мы и домывались — молча пялясь друг на друга. И это был, пожалуй, самый интимный момент за всю нашу с ним жизнь. В конце я до того осмелела, что провела мыльной рукой между ног. Шведов судорожно сглотнул. Крылья его красивого носа дернулись, как у животного. И одной этой его реакции мне хватило, чтобы задышать чаще. А уж когда он, вызывающе сощурившись, обхватил одной рукой мошонку, а второй провел по стволу… Господи, да я чуть не захлебнулась сорвавшимся с губ стоном. Он прозвучал так неожиданно для нас обоих! Страшно смутившись, я накрыла губы ладонью и рванула к выходу, едва не сбив мужа с ног.
— Я уже все.
— Вер…
— М-м-м? — промямлила я, кутаясь в полотенце.
— Знаешь, что было по-настоящему красиво? Вот это… Я хочу еще… услышать, как ты…
Я нашла в себе смелости все-таки обернуться.
— Ну, это от тебя зависит, да?
— Наверное.
Семен вышел вслед за мной, укутав бедра полотенцем, но не потрудившись как следует вытереться. Я словно завороженная уставилась на россыпь хрустальных капель, покрывающих его смуглую кожу. Я пятилась, он наступал. Так дошли до спальни, где я едва не перевернула злосчастную вазу. Когда отступать стало некуда, я первая ринулась в бой. Обняла Семена за шею, жаркими короткими поцелуями осушила капли на его мощной шее.