А завтра — весь мир!
Шрифт:
— Чао, парни, ну, как оно?
— Прохазка... Чёрт, откуда ты взялся?
— Как видите, в конце концов на флоте решили, что без меня тут не обойтись. Командующий флотом специально отправил за мной в Фиуме свою яхту. А стоило мне подняться на борт, как меня на два дня бросили в карцер, приняв за русского шпиона. И я их понимаю...
— Прохазка, ленивый ублюдок! Живо бери молоток и начинай скалывать ржавчину вместе с остальными! Maul halten und weiter dienen! Держи язык за зубами и служи! — на грот-марсе над нами появился боцман Негошич.
Я тут же решил, что лучше хватать молоток, как велено, и приниматься за работу, а объяснения могут подождать до обеда.
В следующие несколько дней «Виндишгрец» походил на муравейник — экипаж поднялся на борт, докеров подгоняли и торопили, создавая видимость активности после месяцев безделья.
Вскоре верхняя палуба стала напоминать деревенскую ярмарочную площадь, до рассвета кишащую людьми. Работы продолжались далеко за полночь при свете керосиновых ламп, а с берега, из соснового леса, на их огонь слетались майские жуки. Всё делалось вручную — «патент Армстронга» [12] , как говорят в британском флоте.
12
Armstrong, буквальный перевод с английского — «Сильная рука».
На корабле не было ни единой паровой лебедки или вспомогательного двигателя для нее, и всё утро десятки матросов тянули канаты, чтобы установить реи (нижние представляли собой железные трубки и весили несколько тонн), а потом — гордени, чтобы поднять паруса. Огромные белоснежные червяки парусины выносила из парусной кладовой процессия из двадцати или тридцати человек, прямо как китайского новогоднего дракона.
Люди часами как одержимые крутили лебедку. Питались наскоро — ели хлеб и тушенку, сидя на палубе, с грязными от дегтя и краски руками, с ногтями, обломанными о холстину парусов и грубые новые канаты.
К счастью, нам, кадетам-второкурсникам, удалось избежать большей части этой неразберихи и тяжёлого труда. Подросткам пока не хватало сил таскать тяжёлый такелаж, так что, возможно, на корабле мы только зря занимали место.
Поэтому нам поручили относительно несложное дело — перевозить пассажиров и сообщения между кораблём и берегом на капитанской четырёхвёсельной гичке. Разумеется, эта работа тоже оказалась нелёгкой — думаю, каждый день мы проходили на вёслах миль двадцать, а когда не гребли, должны были сидеть под открытым небом в дождь и на солнцепёке на пристани Моло Беллона в ожидании приказов. Но поручений хватало — капитан и большинство офицеров всё ещё ночевали на берегу, в Морском казино или в городе, а телефонная связь с кораблём отсутствовала.
С шести утра до одиннадцати вечера мы доставляли сообщения в военно-морской док и в штаб флота, на артиллерийские склады и провиантскую базу на виа Аурисия. По вечерам нас не раз просили доставить на корабль дам, а с первыми лучами рассвета вернуть их на берег, прежде чем об этом пронюхает комендант порта.
От нас требовалось не задавать вопросов по поводу этих визитов, но мы и не собирались, ведь дамы были очаровательны, щедро одаривали нас чаевыми, а иногда и целовали перед сходом на берег. Пола была удивительным местом, созданным исключительно для императорского и королевского флота.
Зажатая на самом кончике полуострова Истрия, до 1840-х годов Пола считалась страшной глухоманью, сонной малярийной рыбацкой деревушкой, куда лишь по случайности заглядывали проезжие любители древностей, чтобы взглянуть на римский амфитеатр размером больше Колизея и другие останки далеких дней славы города Пьета-Юлия.
Но несмотря на отдаленность, местечко безусловно обладало великолепной природной бухтой, усеянной островками и окруженной низкими лесистыми холмами, причем войти в нее со стороны моря можно было только через единственный узкий пролив.
После событий 1848 года, когда мятежники захватили в Венецианской гавани почти две трети кораблей, австрийский флот подыскивал более безопасную базу, и в 1850 году Военное министерство начало работы по превращению Полы в главную военно-морскую базу монархии. В те дни, прежде чем из Дивакки провели железную дорогу, это, наверное, была страшная дыра: гавань, корабли, кучка недостроенных зданий в порту — вот и всё, не считая солнца, известковых скал и лихорадки.
Местные жители в мешковатых красных штанах и крохотных плоских шапочках были угрюмым народцем, с какой стороны ни посмотри. Из-за родственных браков и малярии половина из них — слегка не в себе, говорили они на неразборчивом диалекте, который, по мнению одних ученых, является итальянским с примесью хорватского, а по мнению других — хорватским с примесью итальянского. Даже в 1870-х годах (как рассказывали отставные моряки), приступ лихорадки был обычным результатом прогулки по местным сосновым лесам. Главным развлечением для молодых флотских офицеров, как нам рассказали, было встать вокруг города в кольцо и резко заорать во всю глотку, чтобы переполошить местных ослов. К 1902 году местечко стало куда более цивилизованным, это правда.
Малярийные болота осушили, провели водопровод, построили театры, кафе и вполне приличные отели. В городе выходили две газеты, немецкая и итальянская, и теперь тысячи людей работали в доках и флотских складах, разбросанных по всей гавани. По воскресеньям перед римскими Золотыми воротами военный оркестр устраивал концерты, а среди апельсиновых деревьев на Борго-сан-Поликарпо выросло жилье для флотских офицеров и их семей.
Но всё-таки город оставался захолустным, тесным и удушающим местечком даже по меркам старой Австрии. Из города можно было выбраться лишь на медленном поезде до Дивакки или на пароходе до Триеста и Фиуме. Хотя единственным источником дохода горожан были кригсмарине, жители презирали флот и называли нас «gli Gnocchi» — коротышками. Место службы менялось редко, поскольку в Австрии не было иной базы флота, а продвижение в габсбургских армии и флоте в любом случае было болезненно медленным.
Люди начинали пить, обольщали чужих жен, влезали в карточные долги и стрелялись только ради развлечения. Как ни в одном другом военном городке дунайской монархии процветали сплетни, причем до такой степени, что Полу называли Klatschausen, иначе говоря «Город сплетников».
Даже центральная улица вызывала ощущение замкнутости и клаустрофобии. Одним из приятных аспектов старой монархии являлось то, что почти в каждом городе независимо от размера (даже в Польше или Богемии) имелся бульвар, обычно в окружении каштанов, где офицеры и гражданские служащие прогуливались летними вечерами вместе с дамами, целуя ручки и приподнимая шляпы перед другими важными особами. Но в Поле главной улицей была виа Серджия — узкая темная расщелина в центре города, скользящая мимо высоких каменных домов, прямо как зловонные и сырые переулки Венеции.
Летом виа Серджия просто удушала. И в лучшие времена люди на ней постоянно сталкивались, а уж во время карнавала на Сырной седмице перед первым днем Великого поста из-за давки вообще невозможно было протиснуться. По флотскому мнению, лучшее в Поле — это шоссе, ведущее из города: широкое и ровное. Одно из главных строений Полы (на самом деле, единственное достойное какого-либо упоминания после амфитеатра и храма Августа) — Морское казино на углу Арсеналштрассе и виа Заро.
В любом случае, место примечательное: что-то вроде гостиницы и клуба для морских офицеров с рестораном, кафе, концертным залом, библиотекой, читальными комнатами, даже кегельбаном и тропическими садами со всевозможными видами экзотических деревьев и кустарников, привезенных со всех уголков земного шара. Это казино превосходило все гарнизонные офицерские клубы дунайской монархии и получало значительные ежегодные субсидии из казны, поэтому членские взносы оставались невысокими и одинаковыми, что для мичмана, что для адмирала.