А жизнь продолжается
Шрифт:
— Это все Вендт напридумал! — ответил аптекарь, сваливая на Вендта.
Конечно же, тут во многом была и его вина.
Хозяин гостиницы Вендт принадлежал к числу тех мужчин, в которых много женственного. Рыхловатый, почти безбородый, левша, с голосом, словно бы так до конца и не переломившимся, то глубоким и зычным, но чаще всего слишком писклявым для такого рослого молодца. Он умел стирать, шить и стряпать, имел доброе сердце, легко умилялся и проливал слезу. Несколько поколений назад, как и у многих в Бергене, в родословную его затесался голландский
До смешного невежественный, не бравший в руки книг, он обладал зато артистической жилкой и слыл заправским рассказчиком. Еще он любил петь, но поскольку был начисто лишен слуха, то жутко фальшивил. Словом, никакое не чудо природы, а просто большой самобытный талант. Он был неистощим на устные истории, которые сочинял прямо на ходу. Сами по себе истории эти ничего особенного не представляли, и тем не менее слушателей пронимало. При этом он ничуть не актерствовал, не помогал себе избитыми театральными жестами, не воздевал и не заламывал рук. Но и то сказать, руки у него были для этого неподходящие — с короткими, пухлыми пальцами, невыразительные. Он всего лишь рассказывал. Сидел себе и рассказывал в простоте сердечной.
Наверное, этим-то он и полюбился аптекарю Хольму. Оба бергенцы и к тому же родственные души. Ну а сейчас они занимались тем, что утрясали программу.
Предполагалось, что все артисты выступят дважды и только Гина из Рутена выйдет на сцену в третий раз, чтобы завершить представление пастушьим кликаньем. Но все получилось иначе.
Фру почтмейстерша Хаген была занята в двух отделениях, в первом она собиралась исполнить несколько народных мелодий, а во втором — две сонаты Моцарта. Это была настоящая музыка, и господа устроители не решились на нее покушаться. Не стали они ничего менять и в программе Гины, согласившейся в обоих отделениях петь псалмы. А вот номера гармониста и свои собственные они то и дело переставляли и переиначивали.
Вендт должен был выступать с рассказом, потом он переделал это на декламацию, которую под конец назвал речью.
— Скажи-ка теперь, что ты собираешься делать сам? — обратился он к Хольму.
Хольму и так уже предстояло аккомпанировать на гитаре Гине, а кроме того, вовремя заводить граммофон, чтобы проиграть в каждом отделении по две пластинки. Но он не захотел уклоняться, он подумывает о том, чтобы выйти с самостоятельным номером, а то и двумя.
— Это будет песня? — спросил Вендт.
— Скорее речитатив, — ответствовал Хольм.
— А это что такое?
— А то, что я буду читать стихи, а мой лаборант — аккомпанировать мне на гребенке.
Вендт побывал во многих местах за границей, где служил коридорным, и ему хотелось включить в программу что-нибудь иностранное.
— Это точь-в-точь как с меню, — пояснил он, — если по-норвежски, совсем не то впечатление.
— И что ты предлагаешь? — спросил Хольм.
— О, тут много чего заманчивого, выбор большой, — сказал хозяин гостиницы.
Они принялись обсуждать это со всей серьезностью,
— И кто же будет на них играть? — спросил Вендт.
— Я, — сказал Хольм.
— А ты умеешь?
— Во всяком случае, постараюсь.
— Тогда я предлагаю одну вещичку, я слышал ее в ранней юности и не могу забыть, называется «Je suis `a vousmadame» [11] .
11
«Я ваш, мадам» (фр.).
— И ты можешь спеть это по-французски?
— Конечно, — ответил Вендт. — Ставь теперь: антракт.
— Антракт? Зачем это?
— Чтоб насытить программу, глядишь, и удлинилась на одну строчку. Мы так часто и с меню делаем, удлиняем по мелочам.
Они снова налили и выпили.
Хольм сказал:
— Я думаю вставить «Марш Бисмарка».
Вендту эта идея пришлась не по вкусу.
— Да это не тот, который за Альпами, — сказал Хольм. — «Марш Бисмарка» довольно известен, о нем упоминается в «Илиаде».
— Где упоминается?
— У Гомера. В «Илиаде».
Вендт подумал и сказал:
— Ну разве что… А кто его сыграет?
— Его играют на гармонике, а Карел из Рутена пускай ему вторит. Так я вставляю?
— Ладно, — уступил Вендт. — Но что поделать, если я питаю к французам симпатию, не надо Бисмарка, а просто напиши: «Илиада».
Хольм написал.
— Ну вроде бы мы и закончили? — спросил он.
— На всякий случай вставь-ка еще один антракт…
Хольм ходил наудачу и два, и три раза, прежде чем застал Давидсена, работавшего теперь в банке. Давидсен был поглощен своими новыми обязанностями, и растабарывать ему было некогда.
— Это у вас уже окончательный вариант программы? — спросил он.
— Пока что да, — осторожно ответил Хольм. — Вот только мы не знаем, включать ли «Песнь песней».
— Нет, никаких изменений больше вносить не будем, — сказал Давидсен. — Лучше от этого не становится.
Хольм опять начал валить на Вендта: его обуревают идеи. Последние сутки он только по-французски и изъясняется.
Давидсен наскоро пробежал текст.
— Что-то многовато антрактов, — сказал он. — Три антракта.
Хольм:
— Это тоже идея Вендта. Так, дескать, они оформляют меню.
— Только бы все обошлось! — сказал Давидсен. — Сколько мне отпечатать экземпляров?
— Триста, — не поскупился Хольм.
Перед уходом он расплатился. Да так щедро, что Давидсен решил: он напечатает в придачу пачку афишек, которые его дочка будет распространять в воскресенье днем. Мысль хорошая, ведь люди непременно остановятся и прочтут.
Все предвещало успех, погода прекрасная, на улицах людно.