А зори здесь тихие… (сборник)
Шрифт:
– Пугает фриц напоследок.
– Боекомплект расходует, чтоб драпать легче было!
– Ну, паразит, я тебе эту мину попомню!..
– Сейчас полезут, – сказал генерал и, не обращая внимания на мины, пошел к водонапорной башне.
Мелешко шагал след в след, почти наступая на пятки. Генерал рассердился:
– Что ходишь как тень? Влепит в спину на прощание…
– У вас свой приказ, а у меня – свой, – ворчливо отозвался разведчик.
По шаткой лестнице они поднялись наверх. Башня гудела от разрывов. Генерал приник к стереотрубе, произнес, не оглядываясь:
– Петя,
– Есть, – сказал молодой и очень молчаливый адъютант.
Он загрохотал сапогами по лестнице. Навстречу, пыхтя, поднимался полковник Ларцев:
– Куда, орел?
– В третью.
– Передай, что персональное дело Вовченко слушать сегодня не будем в связи с… – Он спохватился, посмотрев на адъютанта. – В общем, переносится.
– Понятно! – сбегая вниз, крикнул Петя. – В связи с тем самым!..
Полковник взобрался наверх. Налет кончился, и сразу стал слышен далекий гул танковых моторов.
– Пошли, – сказал генерал. – К перевалу рвутся, черти. Передай Филину, чтоб обороняться и не думал. Пусть наступает левым крылом по лощине.
– Есть, – ответил лейтенант-связист, лично обслуживающий генеральскую рацию. – Герань, я – Ландыш, я – Ландыш…
– Надоел мне этот цветочный флирт, – вздохнул полковник. – В жизни стольких цветов не видел, скольких за войну наслышался. И откуда у связистов такая склонность?
– Ботаники все, – проворчал генерал, не отрываясь от окуляров трубы. – Нахально лезут немцы, очень нахально. Скажите Колымасову, чтоб начинал атаку на мост.
– А не рано? – осторожно спросил полковник.
– Чего тянуть? И так последними остались.
Лейтенант вновь припал к своей рации, вызывая далекого Колымасова:
– Лютик, Лютик, я – Ландыш…
Слева – совсем рядом – ударили выстрелы. Капитан бросился к пролому, выглянул: стреляли в лесу, метрах в трехстах от башни.
– Что там еще? – недовольно спросил генерал.
– В лесу-то? – не оглядываясь, переспросил капитан. – В лесу минометчики наши стоят.
– Может, немцы просочились? – предположил Ларцев.
– Пошлите кого-нибудь узнать, – нетерпеливо сказал генерал: Колымасов уже начал атаку, и все внимание генерала занимал теперь мост.
Капитан молча спустился вниз. У входа в башню стоял младший лейтенант: его опять обуял страх, что он не успеет выстрелить в этой войне.
– Товарищ капитан, разрешите…
– Возьмите отделение и проверьте, что за стрельба в лесу.
– Есть! – радостно крикнул лейтенантик и, путаясь в шинели, побежал к щелям, на бегу вытаскивая из кобуры тяжелый «ТТ». – Отделение, за мной!..
Он бежал через поле, спотыкаясь и шарахаясь от случайных снарядов. Солдаты вразброд бежали следом, и в беге их было что-то усталое и равнодушное: так спешат на скучную, осточертевшую, но, увы, необходимую работу.
А стрельба в лесу продолжалась. Тренированное ухо уловило бы в этой стрельбе целую гамму звуков: гулкие винтовочные выстрелы, злую автоматную очередь, сухой и короткий треск пистолетов. Но для мальчика-командира все выстрелы звучали одинаково и говорили только об опасности,
– Ура!
Солдаты бежали молча, грузно топая сапогами по сырой земле, а младший лейтенант, размахивая пистолетом, одиноко кричал, пока его не нагнал усатый пожилой сержант.
– Зря вы кричите, товарищ лейтенант, – добродушно сказал он. – Во-первых, фрицы все равно ничего не слышат, а во-вторых, дыхание сорвете.
Вспотев от стыда, младший лейтенант сразу замолчал и опустил затекшую руку с пистолетом. Сердце его билось часто и неровно, но он задохнулся не от крика, а от волнения, потому что был значительно моложе и тренированнее своих солдат – в большинстве пожилых, как это всегда бывало в комендантских взводах.
Они успели пробежать две трети расстояния до леса, когда оттуда густо высыпали люди.
– Ложись! – приказал младший лейтенант, падая на землю.
– Да свои это! Свои! – закричал пожилой сержант. И опять младшему лейтенанту стало очень стыдно и досадно: его солдаты полукругом стояли над ним, и он встал, пряча глаза и с излишней старательностью отряхивая измазанную шинель.
Солдаты действительно были своими. Они бежали по полю, размахивая оружием, и что-то неразборчиво и недружно кричали. Кто-то стрелял в воздух, кто-то вдруг пустил в небо красную ракету, а вслед за ней – белую, и когда ракеты эти с шипением поднялись вверх и вспыхнули там, пожилой сержант зачем-то снял пилотку и тихо сказал:
– Вот оно, товарищи. Вот оно… Кончилась, значит, война…
2
– Застрял Колымасов! – гневно сказал генерал. – Сергей, машину!..
Один из автоматчиков, постоянно сопровождавших генерала, кубарем скатился с лестницы.
– Вон в чем дело! – громко сказал Ларцев, наблюдавший за встречей возле леса. – Узнали, обормоты. Ракеты пускают. Разнесут теперь по всему корпусу…
– Предупредить! – крикнул генерал. – Командира – под суд! Под вашу ответственность, Сергей Иванович. – Он оторвался от стереотрубы, поправил фуражку. – Я – к Колымасову.
У башни уже стоял «Виллис». Автоматчик сидел сзади. Рядом с ним молча расположился угрюмый Мелешко.
– К Колымасову, – сказал генерал, садясь впереди. – Быстро, Сергей!
Два «Виллиса» почти одновременно отъехали от башни; один направлялся через поле к радостной солдатской группе, до сих пор самозабвенно пускавшей в небо ракету за ракетой; второй спускался вниз, туда, где гулко рвались снаряды.
Пойма реки была густо расчерчена танковыми следами. Жирная весенняя земля, кое-где уже покрытая свежей травой, глухо вздрагивала от частых разрывов. «Виллис» швыряло из стороны в сторону, но водитель не снижал скорости: генерал любил бешеную езду. Пригнувшись к рулю, шофер остервенело крутил его, шестым чувством угадывая безопасное направление. Комья земли стучали в кузов, уже дважды пробитый осколками, но маленькая юркая машина каким-то чудом еще была цела, еще вертелась среди разрывов, рыская из стороны в сторону.