А. Г. Орлов-Чесменский
Шрифт:
— Но ведь, папенька, если покойный император в чем и согрешил, ему и расплачиваться, представ перед престолом Господним. Что уж грехами лишними его отягощать, пусть покоится с миром. Панихиду бы по нему отслужить.
— Не бывать этому! Никогда не бывать! Да неужто, Нинушка, понять не можешь, какой камень преогромный с сердца моего свалился. Все время опасался я, что заставит император тебя мне назло против воли твоей замуж выйти.
— Да как же это возможно! Вы, папенька, как родитель, приказать дочери своей все можете — всему обязана я подчиниться. А император… Да и зачем ему?
—
— И не говорите мне слов таких, папенька! К чему они? Господь каждому свой век определяет. Тут уж ни сетовать, ни просить не приходится. А что в Россию ехать можно, чудесно! В Нескучное наше, да, папенька?
Исход
Если будут вещи вас смущать, независимые от вашей воли, тогда мы нигде спокойствия себе найти не можем и всегда сами себя смущать станем, от чего Вас и всех православных христиан да спасет и помилует Господь, всех благ повелитель. Виновны б были мы, если б истинного пути к благополучию им не показывали, а кто, в заблуждениях своих утопая, ведет себя к удавке или утоплению, не есть возможность его от оного и удержать или укараулить. Итак, прошу Вас об оном не беспокоиться и никакого сумнения не полагать; таковые случаи и у меня в доме бывали…
МОСКВА
Дом Дашковых
Е. Р. Дашкова, А. Г. Орлов, М. Вильмот
— Ваше сиятельство, к вам граф Алексей Григорьевич Орлов.
— Да ты что, Еремей? Алексей Орлов? Не перепутал ли?
— Никак нет, матушка-княгиня, граф Алексей Григорьевич собственной персоной. Просил узнать, не будет ли вашей милости принять его сиятельство.
— Орлов… Что могло привести его ко мне? Мы в ссоре и не встречались множество лет. Впрочем — проси, Еремей, проси.
— Ваше сиятельство, разрешите выразить — вам глубочайшее мое почтение и поблагодарить за то, что вы милостиво решили меня принять. Давно собирался нанести вам визит, но боялся, что вы не пожелаете меня видеть.
— Да, граф, не виделись мы с вами так давно, что, кажется, встречаемся уже в царстве теней.
— Я о том и подумал, княгиня, что хоть отношения наши складывались не всегда благополучно, мы оба принадлежим к одному времени и одинаково благоговеем перед памятью покойницы, царствие ей небесное. Тень Великой Екатерины не может нас не объединить.
— И это несмотря на то, что мы с вами, по всей вероятности, по-прежнему не будем сходиться во взглядах. Присаживайтесь, граф. Я не спрашиваю вас о причине вашего столь неожиданного визита, хотя не сомневаюсь: он вызван не сантиментами или, во всяком случае, не одними сантиментами, не правда ли?
— Видите ли, ваше сиятельство, меня привела к вам забота об одном юном и прелестном создании. Это моя дочь Анна.
— Ваша дочь? Так что же вас беспокоит в отношении нее?
— Я хотел бы представить ее вам, княгиня, и заручиться для моей Аннушки вашим высоким покровительством. Можно не любить отца, но дитя не может нести ответственности за груз его заблуждений и ошибок, если бы таковые и были.
— Вы просите о моем покровительстве для вашей дочери, граф?
— Единственной, княгиня, и обожаемой. Она лишилась матери одного года от роду; и я посвятил ей всю свою последующую жизнь.
— Это и впрямь неожиданность.
— Не такая уж большая, княгиня. Я не знаю женщины, заслуживающей большего уважения, чем вы. Впрочем, в этом я лишь присоединяюсь к общему мнению.
— Спасибо, граф, хотя мне и трудно верить вашим словам. Но наши предубеждения друг относительно друга не должны — и в этом вы правы — распространяться на молодое поколение. Вы говорите, вы сами занимались воспитанием своей дочери?
— Именно так, княгиня.
— Но, по всей вероятности, по какой-то методе?
— Мне далеко до вашей образованности, княгиня. Я ограничился тем, что приглашал к дочери лучших учителей во всех науках. Должен сказать, что, подобно своей матери, она никогда не любила ни светских развлечений, ни танцев, отличалась редкой богомольностью и старается избегать роскоши в одежде. Аннушка была вольна проявлять собственный вкус и собственные влечения. Правда, кое в чем она последовала и примеру отца. Она превосходная наездница, отлично разбирается в лошадях и — не знаю, как вы к этому отнесетесь — искусно владеет копьем и шашкой.
— Прекрасная амазонка — это достаточно необычно для наших дней. Вероятно, у вас уже есть на примете жених?
— О, нет. Аннушка и слышать не хочет о замужестве. Мы оба слишком привязаны друг к другу. Она постоянно повторяет, что помыслить не может расстаться со мной.
— Это проходит, когда появляется любимый человек.
— Казалось бы, но среди многочисленных соискателей ее руки есть один, которому она явно отдает предпочтение, и тем не менее он получил отказ наравне с другими.
— Значит, вы сумели заслужить истинную дочернюю любовь. Само собой разумеется, привозите вашу дочь, граф. Я буду рада с ней познакомиться.
— Можно ее пригласить, княгиня?
— Как пригласить? Она здесь? Но где же?
— Она ждет в карете. Ждет вашего решения.
— Боже мой, граф, как же вы могли! Немедленно ведите ее сюда. Немедленно! К тому же сегодня прохладно на улице, и она может простыть. Еремей! Беги вниз, помоги молодой графине Орловой-Чесменской выйти из кареты и проводи ее сюда.
— Нет, княгиня, не лишайте меня радости самому привести к вам дочь. Я последую за вашим дворецким.
…Моя дорогая русская мама, я все не решаюсь вас спросить…
— Не решаетесь? Разве я вам в чем-нибудь отказывала, милая мисс Мэри? Тогда смелее!
— Я просто боялась вас огорчить, потому что меня заинтересовал тот страшный граф, который приезжал к вам с дочерью.
— Он показался тебе страшным?
— В нем есть что-то застывшее, неживое, начиная с этого портрета императрицы Екатерины на груди с такими неправдоподобно крупными бриллиантами и кончая огромными гайдуками с этим карликом-уродцем в шутовском костюме. Я видела у вас уже немало гостей, но не с такой же свитой!