А. Г. Орлов-Чесменский
Шрифт:
— Ну, хватать-то не нам с тобой. Это пусть Петр Федорович трудится, до первого наследника терпит. А что собой нехороша, может, с годами выровняется. Лет-то ей шестнадцать всего.
— Шестнадцать! Себя, что ли, матушка, в шестнадцать лет не помнишь? Сейчас глаз не оторвешь, а тогда выпуколкой какой смотрелася: кто ни пройдет, всяк оглянется. Как принц-то Голштинской на тебя засматривался, все надежду держал с тобой — не с Анной Петровной обручиться. Чуть что не плакал, как государь на своем поставил, наотрез отказал, мол, на Лизавету не надейся.
— Сынок
— Не того от Екатерины Алексеевны дожидаешься, матушка. Не просчитаться бы. Этим тихоням-то только и верить.
— А тебе что показалося, Маврушка?
— За книжками все сидит.
— Мы не сиживали — как батюшка на меня гневался! — так грех невелик. Для племянника все лучше, чем с кавалерами по углам амурничала бы. Авось не перечитает всех книг-то!
— На мой разум, позволь тебя спросить?
— С амурами куда понятнее, да и в руках бабу держать легче. Любовника поприжать, так с метреской разговор короткий. Да и баба, которая амурничает, открытая вся: сразу сообразишь, о чем думает, чего сей момент желает, чего на завтра готовит. Да и любовников нужных подобрать — тоже невелик труд.
— А коли непонятно, чего соображает про себя, что за беда!
— То и беда, что вроде наша великая княгинюшка все присматривается, ровно к чему готовится. Двух лет не прожила здесь, гляди, каково бойко по-нашему заговорила. Оно верно, выговаривает-то по-своему — сразу отличишь. Писать и то приобвыкла. Старательная. Да чего стараться-то? Чего ей от старания такого прибудет? А еще страсть любит разговоры всякие ученые заводить.
— Это с кем же?
— Известно, со стариками больше. Молодые-то кавалеры от нее как черт от ладана кидаются.
— А про что у Катерины толк?
— По-разному. Мои людишки и пересказать иной раз не могут. Скажем, у одного спросит, что в Париже видал, другого про книжки какие, третьего про университет. Да обо всем толкует важно так, повадливо.
— Тоска какая! Бегут от нее кавалеры, вот и придумывает, как одной не сидеть. Племянничек-то небольшой разум имеет.
— Да уж не грешит наш князюшка к ученью охотой, а ему, поди, не помешало бы.
— Какое не помешало — крайняя нужда. Докладу канцлера дослушать не может — рот на части от зевоты рвет. У него на все один ответ — кабы маневры да солдаты. Только что полководцем он мне не кажется. Где там! Так разве — рядиться на прусский манер, а храбрости никакой, смекалки воинской то же. Жены развеселить не может. Катерина всегда глядит на него — будто уксусу хлебнула, он на нее, словно таракана проглотил: не сообразит, куда тому таракану дорога — вперед аль назад.
— Ой, уморила, матушка-государыня, ой, уморила! Как есть наша парочка! Ой, не могу!
— Да веселья-то мало, Мавра Егоровна. Не повезло мне с наследниками, дальше некуда. Сейчас одно горе, а как с годами-то дело обернется? Веришь, не лежит у меня к ним обоим сердце.
— Что уж, государыня-матушка, дело-то сделано. Теперь терпеть надо, терпеть да молчать — только-то и делов.
ЛОНДОН
Министерство иностранных дел
Правительство вигов
— Приходится признать, милорд, канцлер Бестужев проявил удивительное бессердечие в отношении своих замешанных в Лопухинском деле родственников. Придется иметь в виду эту его черту.
— А вы поступили бы иначе, Гарвей, тем более, получив столь высокое назначение?
— Всегда трудно говорить о самом себе. Но если подобная жестокость объяснима в отношении, скажем, графини Бестужевой, то она просто поражает в отношении родной сестры вновь назначенного канцлера.
— Не будем заниматься истолковыванием поступков лиц, которые представляют для нас интерес только с точки зрения английской дипломатии. К тому же Бестужев оказался в сложнейшем положении, и выход ему приходилось искать за любую цену. Не думаю, чтобы сестра канцлера, в свою очередь, пожертвовала собой для защиты брата. Женщины это делают только в отношении своих мужей.
— И, само собой разумеется, любовников.
— Далеко не уверен. Как бы ни было велико увлечение любовником, женщина сознает, что оно временное и не относится к той недвижимой собственности, которой женщины особенно дорожат. Зато муж вполне входит в это понятие.
— Тем не менее канцлер Бестужев, по-видимому, зашел слишком далеко в своих мерах предосторожности, так что удивил даже ближайших членов семьи.
— Что вы имеете в виду?
— В наших руках оказались копии письма, написанного графом Михаилом Бестужевым по его выезде из России после освобождения из-под караула. Он просит оказать влияние на младшего брата, так как обращение канцлера с сестрой дает почву для самых неблаговидных толков.
— Влияние на канцлера? Вот это действительно любопытно. Кто же адресат письма Михаила Бестужева?
— Резидент пишет, что ему стоило немалого труда составить хотя бы самую общую характеристику этого человека. Имя Ивана Ивановича Шувалова никому ничего не говорит.
— Придворный? В чинах?
— Ни то и ни другое. Юноша четырнадцати — пятнадцати лет, живущий вдалеке от двора и тем не менее получивший при вступлении Елизаветы на престол определенные преимущества.
— Шувалов… Но ведь это же фамилия наиболее ценимых императрицей ее приближенных.
— Вы имеете в виду Петра и Александра Шуваловых, а также супругу одного из них, доверенную подругу императрицы графиню Мавру. Но в том-то и дело, что они не родственники.
— Но даже при достаточно дальнем родстве возможны тесные семейные связи. В этом нет ничего удивительного.
— Нет-нет, милорд, здесь не существует и тени родства.
— Однако совершенно очевидно, что опытный дипломат не стал бы обращаться к первому попавшемуся человеку, тем более мальчишке, как вы утверждаете, без роду и племени.