А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.10
Шрифт:
Антон нехотя вытаскивает из заднего кармана и протягивает ему крошечный дамский браунинг.
— Там всего один заряд,— бормочет он.— В стволе.
— Поня-атно...— Виктор выщелкивает патрон и небрежно бросает оружие на шпалы.— В Зоне стрелять нельзя,— говорит он поучительно.— В Зоне не то что стрелять — камень бросить иной раз опасно. А у тебя? — обращается он к Профессору.
— У меня на этот случай ампула...— говорит он виновато.
— Чего-чего?
— Ампула зашита. Яд.
Виктор ошеломленно крутит головой.
— Н-ну, ребята!.. Нет, этого я не понимаю. Вы что сюда — помирать пришли? — По-прежнему крутя головой, он соскакивает на шпалы.— Облегчиться никто не хочет? Смотрите, потом, может, и некогда будет... Или негде...
Он отходит от дрезины и сейчас же скрывается в тумане. Профессор смотрит на Антона, высоко задирая брови.
— А действительно, Антон, зачем вы сюда пришли? Модный писатель, вилла... женщины, наверное, на шею гроздьями вешаются...
— Этого вам не понять, Профессор,— рассеянно отзывается Антон, подбрасывая на ладони складной стаканчик.— Есть у писателей такое понятие: вдохновение. Так вот у меня это понятие есть, а самого вдохновения нет. Иду выпрашивать.
— То есть вы что же — исписались? — негромко говорит Профессор.
— Что? А, да. То есть у меня его никогда не было. Это неинтересно. А вы?
Профессор не успевает ответить. Появляется Виктор, на ходу оправляя комбинезон.
— Ч-черт, сбруя проклятая...— Он задирает голову.— Ага, вот скоро и пойдем. Укладывайтесь...
Тумана больше нет.
Слева от насыпи расстилается до самого горизонта холмистая равнина, совершенно безжизненная, погруженная в зеленоватые сумерки. А над горизонтом, расплываясь в ясном небе, разгорается жуткое, спектрально чистое зеленое зарево — неземная, нечеловеческая заря Зоны. И вот уже тяжело вываливается из-за черной гряды холмов разорванное на несколько неровных кусков раздутое зеленое солнце.
— Вот за этим я тоже сюда пришел...— сипло произносит Антон.
Лицо его зеленоватое, как и у Профессора. Профессор молчит.
— Не туда смотрите,— раздается голос Виктора.— Вы сюда смотрите.
Антон и Профессор оборачиваются.
Справа от насыпи тоже тянется холмистая равнина, но вдали виднеются какие-то строения, торчит церквушка, среди холмов видна дорога. Насыпь здесь изгибается широкой дугой, и от последнего вагона, где стоят наши герои, хорошо видна голова состава. Этим составом доставлена была сюда когда-то танковая часть. Но что-то случилось там впереди: тепловоз и первые две платформы валяются под откосом; несколько следующих стоят на рельсах наперекосяк — танки с них сползли и валяются на боку и вверх гусеницами на насыпи и под насыпью. Десяток-другой машин удалось, видимо, благополучно спустить под насыпь; видимо, их даже пытались вывести на дорогу, но до дороги они так и не дошли — остались стоять между дорогой и насыпью небольшими группами, пушками в разные стороны, некоторые почему-то без гусениц, некоторые вросшие в землю по самую башню, некоторые наглухо закупоренные, а некоторые — с настежь распахнутыми люками. Это было похоже на поле танковой битвы, но там были не сгоревшие остовы, не искореженные взрывами металлические коробки — машины были целы, если не считать сорванных гусениц у некоторых. Целы и безнадежно мертвы.
— А где же... люди? — тихо спрашивает Антон.— Там же люди были.
— Это я тоже каждый раз здесь думаю,— понизив голос, отзывается Виктор.— Я ведь видел, как они грузились у нас на станции. Я тогда еще мальчишкой был. Тогда все еще думали, что пришельцы нас завоевать хотят. Вот и двинули этих... стратеги...— Он сплевывает.— Никто ведь не вернулся. Ни одна душа. Углубились. Ну, ладно. Значит, общее направление у нас будет вон на ту церквушку...— Он протягивает руку, указывая.— Но вы на нее не глядите. Вы под ноги глядите. Я вам уже говорил и скажу еще раз. Оба вы дерьмо, новички. Без меня вы ничего не стоите, пропадете, как котята. Поэтому я пойду сзади. Идти будем гуськом. Путь прокладывать будете по очереди. Первым пойдет Профессор. Я указываю направление — не отклоняться, вам же будет хуже. Берите рюкзаки.
Когда они разобрали и подняли на плечи рюкзаки, Виктор снял дрезину с тормоза и, навалившись, сдвинул ее с места. Дрезина сначала медленно, потом все набирая скорость, постукивая все чаще на стыках, катится обратно. Все провожают ее взглядом.
— Пошла старуха,— с какой-то нежностью произносит Вик-ТОр _ Даст бог, еще послужит... Так, Профессор, первое направление — вон тот белый камень. Видишь? Пошел.
Профессор первым начинает спускаться с насыпи. Отпустив его на пяток шагов, Виктор командует:
— Как тебя... Антон! Пошел следом!
И, подождав немного, начинает спускаться сам.
Зеленое утро Зоны закончилось, растворилось в обычном солнечном свете.
Они уже довольно далеко отошли от насыпи и медленно, гуськом поднимаются по склону пологого холма. Насыпь отсюда видна как на ладони. Что-то странное происходит там, над поверженными танками, над разбитыми платформами, над опрокинутым тепловозом: словно бы струи раскаленного воздуха поднимаются над этим местом, и в них время от времени вспыхивает и переливается яркая клочковатая радуга.
Но они не смотрят туда. Профессор идет впереди и перед каждым шагом настороженно высматривает место, куда поставить жну. Антона мучает плохо уложенный рюкзак, но и он не вертит головой, хотя смотрит не столько под ноги себе, сколько под ноги Профессору. Дистанцию он соблюдает плохо, но Виктор пока молчит. Взгляд его с привычной автоматической быстротой скользит от собственных ног к затылку Антона и затылку Профессора, вправо от Профессора, влево от Профессора и снова к себе под ноги.
Профессор добирается до вершины холма, и Виктор сейчас же командует:
— Стой!
Профессор замирает на месте и осторожно приставляет поднятую было для следующего шага ногу. Они сбиваются в кучку, смотрят вниз. Ниже по склону, метрах в тридцати-сорока лежит обширная проплешина, начисто лишенная растительности, гладкая и даже отсвечивающая на солнце, как мутное стекло. Посередине ее красуется что-то вроде большой металлической лепешки, в которой только по вдавленным в проплешину лопастям можно узнать остатки вертолета.
— Господи,— произносит Антон, вытирая со лба пот,— Что это с ним?