А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.3
Шрифт:
— Знаю,— сказал директор.— Жаловались.
— Что поделаешь! Они вели себя хотя и понятным образом, но тем не менее недостойно. На океане движение Волны приостановлено. Там наблюдается явление, за которое Лю отдал бы полжизни: деформация кольцевой Волны. Эта деформация удовлетворяет каппа-уравнению, а если Волна — это каппа-поле, то становится сразу ясно все, над чем бился наш бедный Маляев: и Д-проницаемость, и телегенность фонтанов, и «вторичные призраки»… Черт возьми, за эти три часа мы узнали о Волне больше, чем за десять лет! Матвей, учтите: как только все это кончится, нам понадобится У-регистратор, может быть, даже два. Считайте, что я дал заявку. Обычные вычислители не помогут. Только Лю-алгоритмы, только Лю-логика!
—
— На юге — океан. За юг вы можете быть спокойны. Там Волна дошла до Берега Пушкина, сожгла Южный Архипелаг и остановилась. У меня такое впечатление, что она не пойдет дальше, и очень жаль, потому что наблюдатели удирали оттуда так поспешно, что бросили всю автоматику, и о южной Волне мы почти ничего не знаем.— Он с досадой щелкнул пальцами.— Я понимаю, вас интересует совсем другое. Но что делать, Матвей! Давайте смотреть на вещи реалистически. Радуга — это планета физиков. Это наша лаборатория. Энергостанции погибли, и их не вернешь. Когда закончится этот эксперимент, мы их отстроим заново, вместе. Нам ведь понадобится много энергии! А что касается рыбных промыслов, черт возьми… Нулевики морально готовы отказаться от ухи из кальмаров! Не сердись на нас, Матвей.
— Я не сержусь,— сказал директор с тяжелым вздохом.— Но есть, однако, в вас что-то от ребенка, Этьен. Вы как ребенок, играючи ломаете все, что так дорого взрослым.— Он снова вздохнул.— Постарайтесь сберечь хоть бы южные посевы. Очень мне не хочется терять автономию.
Ламондуа посмотрел на часы, кивнул и, не говоря ни слова, выскочил вон. Директор посмотрел на Горбовского.
— Как тебе это нравится, Леонид? — спросил он, невесело усмехаясь. — Да, дружище. Бедная Постышева! Она ангел по сравнению с этими вандалами. Когда я думаю, что ко всем моим болячкам прибавятся еще хлопоты по восстановлению системы снабжения и ассенизации, у меня волосы встают дыбом.— Он подергал себя за ус.— А с другой стороны, Ламондуа прав — Радуга действительно планета физиков. Но что скажет Канэко, что скажет Джина…— Он помотал головой и передернул плечами.— Да! Канэко! А где Канэко?
— Матвей,— сказал Горбовский,— а можно мне узнать, зачем ты меня вызвал?
Директор, повернувшись к нему спиной, возился с клавишами селектора.
— Тебе удобно? — спросил он.
— Да,— сказал Горбовский. Он уже лежал.
— Может, тебе пить хочется?
— Хочется.
— Возьми в холодильнике. Может, тебе есть хочется?
— Еще нет, но скоро захочется.
— Вот тогда и поговорим. А пока не мешай мне работать.
Горбовский достал из холодильника соки и стакан, смешал себе коктейль и снова лег в кресло, откинув спинку. Кресло было мягкое, прохладное, коктейль был ледяной и вкусный. Он лежал, потягивая через соломинку, с полузакрытыми от удовольствия глазами и слушал, как директор разговаривает с Канэко. Канэко сказал, что не может выбраться — его не пускают. Директор спросил: «Кто не пускает?» — «Здесь сорок человек,— ответил Канэко,— и каждый не пускает».— «Сейчас я пришлю к тебе Габу»,— сказал директор. Канэко возразил, что здесь и так достаточно шумно. Тогда Матвей рассказал о Волне и напомнил извиняющимся тоном, что Канэко, помимо всего прочего, является начальником СИБ Радуги. Канэко сердито сказал, что он этого не помнит, и Горбовский ему посочувствовал.
Начальники Службы индивидуальной безопасности всегда вызывали у него чувство жалости и сострадания. На каждую освоенную, а иногда и не совсем еще освоенную планету рано или поздно начинали прибывать аутсайдеры — туристы, отпускники (всей семьей и с детьми), свободные художники, ищущие новых впечатлений, неудачники, ищущие одиночества или работы потруднее, разнообразные дилетанты, спортсмены-охотники и прочий люд, не числившийся ни в каких списках, никому на планете не известный, ни с кем не связанный и зачастую старательно уклонявшийся от каких-либо связей. Начальник СИБ был обязан лично знакомиться с каждым из аутсайдеров, инструктировать их и следить, чтобы каждый аутсайдер давал ежедневно о себе знать сигналом на регистрирующую машину. На зловещих планетах типа Яйлы или Пандоры, где новичка на каждом шагу подстерегали всевозможные опасности, команды СИБ спасли не одну человеческую жизнь. Но на плоской, как доска, Радуге, с ее ровным климатом, убогим животным миром и ласковым, всегда тихим морем, СИБ неизбежно должна была превратиться и, судя по всему, превратилась в пустую формальность. И вежливый, корректный Канэко, чувствуя двусмысленность своего положения, занимался, конечно, не инструктажем литераторов, приехавших поработать в одиночестве, и не прослеживанием замысловатых маршрутов влюбленных и молодоженов, а своим планированием или каким-нибудь другим настоящим делом.
— Сколько сейчас на Радуге аутсайдеров? — спросил Матвей.
— Человек шестьдесят. Может быть, немного больше.
— Канэко, дружище, всех аутсайдеров надо немедленно разыскать и переправить в Столицу.
— Я не совсем понимаю, в чем смысл этого мероприятия,— вежливо сказал Канэко.— В угрожаемых районах аутсайдеры практически никогда не бывают. Там голая сухая степь, там дурно пахнет, очень жарко…
— Пожалуйста, не будем спорить, Канэко,— попросил Матвей.— Волна есть Волна. В такое время лучше, чтобы все незаинтересованные люди были под рукой. Сейчас сюда придет Габа со своими бездельниками, и я пошлю его к тебе. Организуй там.
Горбовский, отложив соломинку, отхлебнул прямо из стакана. Камилл погиб, подумал он. А погибнув, воскрес. Со мной такие вещи тоже бывали. Видно, эта пресловутая Волна вызвала порядочную панику. Во время паники всегда кто-нибудь гибнет, а потом ты очень удивляешься, встретив его в кафе в миллионе километров от места гибели. Физиономия у него поцарапана, голос хриплый и бодрый, он слушает анекдоты и убирает шестую порцию маринованных креветок с сычуаньской капустой.
— Матвей,— позвал он.— А где сейчас Камилл?
— Ах да, ты еще не знаешь,— сказал директор. Он подошел к столику и стал смешивать себе коктейль из гранатового сока и ананасного сиропа.— Со мной говорил Маляев из Гринфилда. Камилл каким-то образом оказался на передовом посту, задержался там и попал под Волну. Какая-то запутанная история. Этот Скляров — наблюдатель — примчался на Камилловом флаере, закатил истерику и заявил, что Камилл раздавлен, а через десять минут Камилл выходит на связь с Гринфилдом, по обыкновению пророчествует и снова исчезает. Ну разве можно после таких вот выходок принимать Камилла всерьез?
— Да, Камилл большой оригинал. А кто такой Скляров?
— Наблюдатель у Маляева, я же тебе говорю. Очень старательный, милый парень, очень недалекий… Предполагать, что он предал Камилла,— это же нелепо. Вечно Маляеву приходят в голову какие-то дикие мысли…
— Не обижай Маляева,— сказал Горбовский.— Он просто логичен. Впрочем, не будем об этом. Будем лучше о Волне.
— Будем,— рассеянно сказал директор.
— Это очень опасно?
— Что?
— Волна. Она опасна?
Матвей засопел.
— В общем-то Волна смертельно опасна,— сказал он.— Беда в том, что физики никогда не знают заранее, как она будет себя вести. Она, например, может в любой момент рассеяться.— Он помолчал.— А может и не рассеяться.
— И укрыться от нее нельзя?
— Не слыхал, чтобы кто-нибудь пробовал. Говорят, что это довольно страшное зрелище.
— Неужели ты не видел?
Усы Матвея грозно встопорщились.
— Ты мог бы заметить,— сказал он,— что у меня мало времени мотаться по планете. Я все время кого-нибудь жду, кого-нибудь умиротворяю, или кто-нибудь меня ждет… Уверяю тебя, если бы у меня было свободное время…