аа
Шрифт:
Эти парни – все, с кем я хотела бы встречаться. Старшие братья каждого, с кем я надеялась пойти на выпускной… У всех теперь – привод в полицию, из-за меня. Вся мужская половина учебного курса вынуждена, по решению суда, посещать реабилитационные группы для сексуальных маньяков, каждого внесли как секс-преступника в федеральную базу данных. Теперь им всем придется еще долго-долго после окончания школы раз в два года отмечаться у сотрудников социальных служб.
А знаете, сколько девушек обрадуются, что из-за какой-то дуры
* * *
Не считая металлического привкуса и першения в горле при каждом вдохе, ванная комната, превращенная в смертельный воздушный шар, никаких болевых ощущений не вызывает.
В интернете не наврали.
Мы сидим кружком, точно индейцы, привалившись кто к унитазу, кто к навороченной ванне, со всех сторон поскрипывает пластиковая обертка. Играет песня то ли пятая, то ли седьмая – мы уже сбились со счета. Во рту пересохло, словно ваты наелись; глаза у каждой закрыты, хотя мы вроде и не устали.
Только кашляем непроизвольно. Легкие выворачивает при глубоком вдохе, так что когда Дану скрутило от кашля, мы ничего не стали делать. Ну, как бы и ждешь удушья и нехватки воздуха в подобных обстоятельствах… вот только никто не рассчитывал, что ее будет тошнить спагетти, прямо на стену. Дана еще даже не успела вытереть губы, как согнулась Корин и тоже вытошнила свой обед через стиснутые зубы.
А мне всего лишь хочется спокойно надышаться ядовитым газом. Уйти своей дорогой – ну, типа, элегантно и все такое. Видно, слишком многого хочу.
Изнутри меня терзает электропила, к горлу подкатывает и выплескивается последний завтрак – на застеленный пленкой пол, туда, где уже дымится чужая рвота. Спагетти Даны. Жареная курица Корин. Мой овощной буррито. То, что мы считали последней едой в этой жизни, перемешалось в жидкую кашу, стекает у нас по щекам.
* * *
P. S. В интернете про такое не писали. Никто не предупредил, мол, подумайте, что съесть, ведь этим же и блевать будете.
* * *
Дана согнулась пополам, обхватила себя руками, а тут и Корин второй приступ накрыл. Обед Даны – вторая порция – извергается из зажатых руками губ, а следом рвет и меня, я извиваюсь и всхлипываю, как будто меня кто-то мутузит.
Рвота мешается с кровавой слизью, и уже не разобрать, кого из нас стошнило. Корин заливается слезами, с подбородка капает вода и слюни. Дана пытается убрать с лица мокрые, спутанные пряди черных волос, карие глаза расширились от ужаса.
Азиаты ничего подобного не описывали.
Никакого спокойствия.
Никакого
Ни безмятежности.
Ни быстроты.
* * *
Меня сотрясает новая волна боли в животе, а Дана с трудом пытается встать на ноги, оскальзываясь в липкой жиже. Я не успеваю продышаться, закричать «Не надо! », а она уже проковыряла пальцем в пленке дыру и сует в нее голову. Разрывает края руками, высовывается, распахивает дверь ванной.
Я ору: «Подожди!»
Но она уже ныряет в отверстие в пленке, выскальзывает в спальню, точно новорожденный младенец из утробы.
Я всем телом наваливаюсь на Корин, хватаю ее за вымокший капюшон.
«Нельзя сдаваться!»
Толстая Корин отталкивает меня прочь, рвет пленку руками и падает прямо на Дану из двери ванной. Обе они перепачканы в блевотине.
Я подползаю на карачках к проему и с трудом выпихиваю девчонок вон, еле закрываю за ними дверь. Встаю. Чтобы запереть замок, нужна всего секунда, но и за это время пол вздымается мне навстречу, колени подгибаются. Падаю лицом на нарядный мрамор, покрытый пластиком и рвотой – удар, вкус крови во рту.
Девчонки стучат в дверь снаружи, что-то кричат мне… так далеко… Я думала, что завтракаю сегодня в последний раз. Что больше не увижу маму. Не услышу эту песню. Так я запланировала с самого начала.
В раю просыпаюсь отнюдь не в объятиях скончавшейся бабушки.
Никаких вам облаков, Иисусов и поцелуев. Слишком яркий свет, и кто-то пальцем в перчатке придерживает мне веки, не давая закрыть глаза. Кто-то кричит, тычет мне в руки иголками, какие-то люди заглядывают мне в лицо и задают вопросы, точно из викторины.
– Ты знаешь, какой сегодня день?
– Сколько будет два плюс два?
– А в каком мы штате живем, помнишь?
Дураки какие-то, а не ангелы.
* * *
Потом, когда уже понятно, что это больница, лежишь ничком в зашторенной комнате. Из коридора вваливается какой-то мужик в халате (в кармане у него ручек восемь напихано, нос длинный и толстый) и рассказывает, как тебе повезло, умереть от таких реагентов не вышло бы.
Чертов интернет.
Этот больничный психиатр, д-р Коллекционер ручек, утверждает, что хоть всю ночь в той ванной просиди, ничего страшнее рвоты с нами не случилось бы. И ужасная, кошмарная мигрень.
Чертова Япония.
Доктор Носатый говорит спокойным, низким, ровным голосом, и вот я уже мысленно переношусь в кабинет психотерапевта, на две недели назад, забросавшего меня все теми же вопросами для оценки психического состояния.
«Тебе кажется, что нет надежды? Что больше ничего хорошего не будет?»