Аальхарнская трилогия. Трилогия

Петровичева Лариса

— Хорошо, — вздохнул исповедуемый, но отец Тауш не услышал в его голосе ни радости, ни облегчения.

— Я чувствую, что тебе тяжело, дитя мое, — проговорил он, — и на сердце у тебя великий груз. Расскажи обо всем так же откровенно, как начал исповедь, и Заступник простит тебя.

В кабинке стало тихо. Если бы не запах, пришедший вместе с исповедуемым, то отец Тауш решил бы, что снова остался один.

— Я убивал, отче, — донеслось, наконец, из кабинки. — Наверно, в этом все дело.

Он заговорил, и отец Тауш замер: на исповедь к нему пришел

печально знаменитый Убийца Рыжих Дев. Он неторопливо и подробно рассказал о каждом убийстве, о том, как уничтожал улики и расправлялся с телами; отец Тауш оцепенел от подобного неслыханного злодейства и искренне не знал, что же ему делать дальше. Наконец, исповедь закончилась, и убийца терпеливо ждал ответа.

— Заступник милостив, — в конце концов, произнес священник. Язык едва его слушался. — Он простит тебя. Ступай с миром и не греши больше.

Ему стало страшно. Очень страшно. Казалось, воздух в храме сгустился и вязнет в легких, не позволяя дышать, а в животе противно стынет ледяной комок. Однако наваждение исчезло, и отец Тауш понял, что он действительно один. Исповедальная кабинка опустела.

Он быстро вышел из храма и посмотрел вслед уходящему — высокому светловолосому мужчине в дорогом темно-сером плаще. На углу Канавной улицы того ждала карета; мужчина открыл дверцу, и на короткое мгновение отец Тауш увидел его в профиль.

— Заступник всемилостивый…, - прошептал священник, в ужасе обводя лицо кругом. — Это же… Заступник, помоги мне…

Хлопнула дверца, кучер хлестнул лошадей, и неприметная карета покатила вдоль по Канавной. Когда она исчезла из виду, то отец Тауш вернулся в храм и обессиленно рухнул на ближайшую скамью. Боль и разочарование переполняли его, и гнев вскипал в крови колкими пузырьками. Священник не знал, сколько просидел так, то сживая кулаки в отчаянии, то бормоча что-то, пока тихий писк из исповедальной кабинки не привел его в сознание.

Поднявшись, отец Тауш прошел к кабинке и открыл дверцу. На скамье, на которой совсем недавно сидел убийца девушек, стояла бомба с часовым механизмом.

* * *

«Вчера вечером в храме во имя Запольской иконы Заступника на улице Канавной произошел взрыв. На месте трагедии работает следственная бригада Министерства охранных дел. Установлено, что во время взрыва в храме находился священник отец Тауш, в миру Таушенц Бодур, бывший подрывник Второго крыла армии Аальхарна. Во время войны отец Тауш проявил подлинный героизм на самых тяжелых участках фронта, удостоен высоких государственных и церковных наград. Паства и бывшие однополчане скорбят по погибшему».

— Я знал Таушенца, — произнес Супесок. — Очень хорошо знал.

Мари, сидевшая чуть поодаль, вопросительно изогнула бровь и спросила:

— Он действительно был хорошим подрывником?

— Еще каким. Мастер своего дела.

Дереву, под которым они с Супеском расположились для простенького импровизированного пикника,

было не меньше трех сотен лет. Стругая на ломти твердый белый сыр, Супесок думал, что оно повидало все события бурной истории Загорья. Наверняка под ним сиживал и знаменитый бунташный князь Чеквела, что пытался вернуть в родной край языческую религию, и великий разбойник Бирта, что грабил богатых и раздавал награбленное бедным, и прекрасная княжна Джела, что полюбила простолюдина и сбежала к нему из отцовской башни, сплетя лестницу из собственных кос. До красавицы Джелы Мари явно не дотягивала, но Супеска сейчас не особенно интересовал прелестный пол, особенно изрядно побывавший в употреблении. Андрей, видя, что отношения у дзендари и бывшего главы охранного отделения не складываются, искренне попросил Супеска взять себя в руки и попробовать найти общий язык с Мари. Тот не придумал ничего лучше, чем пригласить ее на прогулку, и девушка, к его удивлению, согласилась.

— Кто же хотел так с ним разделать? — поинтересовалась Мари. — Вот, послушайте дальше: «Специалисты установили, что взрыв был произведен при помощи амьенской подрывной машины, оставленной в одной из исповедальных кабинок. По всей видимости, отец Тауш пытался обезвредить ее, но не успел. Предположительно взрывное устройство было оставлено одним из прихожан. Ведется следствие».

— Не разделать, — сказал Супесок, сооружая себе такую гору сыра и хлеба, что не всякий рот на нее разинется. — Так не говорят. Правильно — разделаться.

Мари пожала плечами.

— Какая разница?

— Коренная, — улыбнулся Супесок и протянул ей бутыль молока. — Где вы учились говорить по-аальхарнски?

— У меня был наставник, господин Фиш, — ответила Мари. — Но вы так и не ответили на мой вопрос. Кто может за всем этим стоять?

Супесок прожевал откушенный ломоть хлеба с сыром и ответил:

— Сам об этом думаю. Таушенц мог обезвредить любую бомбу с закрытыми глазами и завязанными руками. Как он тут ничего не смог поделать — просто поражаюсь.

— Взрывное устройство нового типа? — предположила Мари. — Не смог разобраться сразу, а потом было уже поздно…

— Возможно, — кивнул Супесок. — Интересно, кому он перешел дорожку.

— Должно быть, услышал на исповеди то, что не надо было слышать, — предположила Мари. — Взглянуть бы на то, что осталось от бомбы, тогда бы я попробовала разобраться. А вы ветчины, случаем, не взяли?

— Взял, — сказал Супесок, протягивая ей плотный бумажный пакет. — Угощайтесь. Вы разбираетесь в бомбах?

— В пределах курса молодого бойца, — улыбнулась Мари. — Ну да это неважно, мы ведь с вами просто беседуем. Газету читаем.

— Я обычно с дамами газет не читаю, — вырвалось у Супеска, и он поспешил добавить: — Говоря откровенно, мне очень интересно, как это вы так быстро перековались.

Мари долго смотрела в сторону — поодаль бойко журчал ручей, прыгая по камням. Супесок не торопил дзёндари, пока отдавая должное закускам: на свежем воздухе у него разыгрался аппетит.