Аббат
Шрифт:
Черты ее лица были те же, что у Кэтрин Ситон, но нетерпеливое раздражение залило их румянцем, когда она, неловко дернув вуаль, оказалась не в состоянии поправить ее с той легкостью, которая считалась главным достоинством кокеток того времени.
— Черт бы побрал это тряпье! — вскричала девушка, стараясь поймать шарф, развевавшийся у нее за спиной; она произнесла это столь сурово и решительно, что паж замер на месте от удивления. Он снова взглянул на лицо своей партнерши, но глаза его засвидетельствовали то же, что и раньше: перед ним было лицо Кэтрин Ситон. Он помог ей поправить шарф, и оба с минуту молчали. Девушка заговорила первая, ибо Роланд Грейм был слишком ошеломлен противоречиями,
— Вы удивлены тем, что слышали и видели? — спросила девушка. — Но времена, когда женщины становятся мужчинами, менее всего благоприятствуют превращению мужчины в женщину; тем не менее вам сейчас как раз угрожает подобная опасность.
— Мне — опасность стать женщиной?
— Да, вам, несмотря на всю вашу смелость, — подтвердила собеседница Роланда. — В то время как вам надлежало бы укрепиться в вашей вере, которой угрожают со всех сторон бунтовщики, изменники и еретики, вы позволяете ей ускользнуть из вашего сердца, как ускользает вода, зачерпнутая в горсть, просачиваясь между пальцами. Если вы отказываетесь от веры ваших предков из страха перед изменником — разве это по-мужски? Если вас обошли, обманув хитрыми речами еретического шарлатана или похвалой пуританской старухи, разве это по-мужски? Если вас подкупили надеждами на награбленную добычу и повышением в звании, разве это по-мужски? И если вас удивляет, что у меня вырывается порой угроза или проклятье, почему вас не удивляет ваша собственная особа — ведь вы же претендуете на благородное имя, стремитесь получить рыцарское звание — и в то же время ведете себя столь трусливо, глупо и „своекорыстно.
— Если бы такое обвинение исходило от мужчины, — сказал паж, — он не прожил бы и мгновения после того, как назвал меня трусом.
— Берегитесь пышных слов, — ответила девушка. — Вы ведь сами сказали, что я иногда ношу штаны и куртку.
— И все же в любом костюме вы останетесь Кэтрин Ситон, — заметил паж, снова пытаясь завладеть ее рукой.
— Вам нравится так называть меня, — возразила девушка, отдергивая руку, — но у меня есть еще много других имен.
— И вы не хотите откликнуться на то, которое отличает вас от любой другой девушки во всей Шотландии? — спросил паж.
Но его собеседница не обратила внимания на комплимент и внезапно, продолжая держаться на расстоянии от пажа, весело пропела ему строфу из старинной баллады:
— Зовут меня иные Джек,
Другие кличут Джил, Но в Холируде я для всех Всегда — Упрямый Уил,
— Упрямый Уил! — воскликнул паж нетерпеливо. — Скажите лучше — Упрямый Джек с фонарем note 55 , ибо никогда еще не было на свете такого обманчивого блуждающего огонька.
— Если я такова, — ответила девушка, — я ведь не прошу глупцов следовать за мной, а если они все же не отстают, то делают это на собственный страх и риск.
Note55
Блуждающий огонек на болоте.
— Но, дорогая Кэтрин, — воскликнул Роланд Грейм, — будьте же хоть мгновение серьезны!
— Если вам хочется называть меня дорогой Кэтрин после того, как я предоставила вам на выбор столько других имен, — ответила девица, — то как вы можете с такой настойчивостью просить меня быть серьезной, предполагая, что я удрала на два-три часа из башни и пользуюсь сейчас, быть может, единственными веселыми минутами за долгие месяцы заточения?
— Но, дорогая Кэтрин, бывают минуты глубокого и искреннего чувства, более ценные, чем тысячи лет величайшего веселья. Например, вчера, когда вы так близко…
— Что так близко? — быстро спросила девица.
— Когда ваши губы были так близко к знаку, который вы начертали у меня на лбу.
— Пресвятая дева! — вскричала она еще более яростно и еще более по-мужски, чем раньше. — Кэтрин Ситон приблизила свои губы ко лбу мужчины, и этот мужчина — ты? Ты лжешь, грубиян!
Паж так и обмер от изумления, но, сообразив, что он затронул деликатнейшие чувства девушки, напомнив ей минутную ее слабость и ту форму, в которой она проявилась, он попытался что-то пролепетать в свое оправдание. Его извинения, хотя он не сумел придать им связную форму, были доброжелательно приняты собеседницей, которая сразу же после первой вспышки подавила свое негодование.
— Ни слова об этом! — сказала она. — А теперь нам придется разойтись; наша беседа может привлечь к нам больше внимания, чем этого хотелось бы.
— Но разрешите мне хоть пройти за вами в какое-нибудь более укромное местечко.
— Вы не осмелитесь, — ответила девушка.
— Я не осмелюсь? — удивился юноша. — Куда же это у вас хватит смелости пройти, а у меня не хватит?
— Вы боитесь Джека с фонарем, — услышал он в ответ, — как же вы отважитесь пойти навстречу огненному дракону с колдуньей на спине?
— Подобно тому как это делали сэр Эджер, сэр Грайм или сэр Грейстил? — спросил паж. — Но разве сейчас встречается подобная чертовщина?
— Я иду к матушке Никневен, а она достаточно могучая колдунья, чтобы оседлать самого черта с помощью красной шелковой нити вместо узды и рябинового прута в качестве хлыста.
— Я пойду за вами, — сказал паж.
— Только на расстоянии, — ответила девушка. И, закутавшись в плащ еще плотнее, чем прежде, она смешалась с толпой, направляясь в сторону городка, а Роланд Грейм последовал за ней на некотором расстоянии, принимая все предосторожности, чтобы не быть замеченным.
Глава XXVIII
И та, что видела тебя младенцем,
С надеждой думала об утре дней твоих,
Глазами, потускневшими от слез,
Взирает ныне на твое бесчестье.
Не доходя до главной и, к слову сказать, единственной улицы Кинроса, девушка, за которой следовал Роланд Грейм, оглянулась, как бы желая убедиться, что он не потерял ее из виду, и внезапно свернула в узкий переулок, застроенный двумя рядами убогих, полуразвалившихся лачуг.
У двери одного из этих жалких строений она на мгновение задержалась, еще раз бросила взгляд в сторону Роланда, затем подняла щеколду и исчезла за дверью. Паж немедленно последовал ее примеру, но ему пришлось повозиться некоторое время и со щеколдой, которая отодвигалась не совсем обычным образом, и самой дверью, которая не без сопротивления уступила его усилиям.
Темный и дымный коридор проходил, как это было принято в то время, между наружной стеной дома и «холланом», или глиняной стенкой, отделявшей его от внутреннего помещения. В конце этого коридора в перегородке виднелась дверь в «бен» — так называлась внутренняя часть хижины, — и когда Роланд взялся за ручку этой двери, чей-то женский голос приветствовал его следующими словами: «Benedictus qui veniat in nomine Domini, damnandus qui in nomine inimici» note 56 .
Note56
Блажен грядущий во имя божье, проклятье тому, кто приходит от имени дьявола (лат.).