Абджед, хевез, хютти... Роман приключений. Том 4
Шрифт:
У него волшебный сад. Цветы качаются. Плоды — драгоценные камни, где цвет и порода превращаются во вкус. Рубин огненно-кисловат, яхонт солнечно-сладок, лунный камень освежителен. Это только заметки. Законченное произведение моего пера впереди.
О, любовь! О, прикосновение к одежде! Она никогда не улыбается, как и все остальные здесь. Она смесь парижских духов, вроде Фоль-Аром и восточных благовоний. Ямочки ее локтей потрясающе соответствуют складкам ее белоголубого платья. У нее походка целого стада лебедей. Она дочь директора силовых установок. Когда она садится на скамью, ручные птицы вспархивают
Мы были в кинематографе, в беседке. Ветер шевелил ее (возлюбленной) волосы. Я не понимаю, как может Сергей удивляться чем бы то ни было в этой стране. А может быть, они вовсе не существуют. Так, мираж-фатаморгана. Специальное приспособление к нашему уровню и шутка гостеприимства. Я буду смиренным и кротким. Если я большего недостоин, что ж, надо жить пока в этой мечте с фабриками и кинематографами. Директор сил, кажется, относится ко мне очень хорошо.
Август, 2 8 г о д. Утро. Пульс 85. Ноги холодные. Голова несвежая. Немного тошнит. Ночью было испытание.
Ночь. Тишина. Космическая жуть. Сначала музыка. Я думал о прошлой темной жизни в Москве. Вдруг толчок в сердце. Я услышал… автомобильный гудок… потом трамваи… автобусы… извозчики… свистки… Мое тело стало легким. В солнечном сплетении защекотало. Так продолжалось долго. Потом… потом все покрыл бой Спасских часов. «Интернационал»… А я вернулся сюда!
Сергей! Броунинг! Нищие духом… Спите спокойно.
Сейчас только я вспомнил, и меня обожгла нечаянная радость. Ведь я владелец ключа от книги Джафр-и-Джами! Владелец священной фразы. Как хорошо, что я не записал ее, а только выучил ее наизусть со слов того попа.
Я одиноко сижу на златотканом ковре. В углу стоит узкогорлая античная амфора. На выпуклости драгоценного сосуда изображена какая-то битва в голом виде. Над моей головой трепещут крылья вентилятора. На моих коленях лежит белая роза.
Конечно, править миром должна потомственная интеллигенция. Вековой отбор мозга — лучшее, что дала наша культура. Мне до боли жаль пролетариат; он не виновен, конечно, но ничего не поделаешь. Его мозг, не утонченный до сих пор, работает хуже нашего. А утончать — лишняя трата времени. А человечество старится. Я это чувствую в своей крови.
Пролетариат не будет страдать! Его надо так научить в рабочих домах (очень благоустроенных), чтобы он не чувствовал своего положения и вообще привык.
Почему, почему я отмечен? И даже, если я, предположим, стою быть отмеченным, почему так же отмечены этот материалистический тупица (от слова «войти в тупик», а не дурак) Сергей или сухой, неспособный к экстазу Броунинг?
Радиостанция, говорите вы? Так объясняете вы мое ночное видение. Что ж, я буду смиренным Может быть, я и впрямь недостоин проникнуть в тайны гипнотизма и телепатии, но почему же, спрашиваю я вас, почему вы доверяете, чтобы в журнале «Огонек» печатались во всеуслышание статьи об оккультных науках? Разве читатель «Огонька» посвященней, чем бедный Борис, но… пути ваши неисповедимы.
Они никогда не улыбаются. Я назвал их «Неулыбающейся республикой». Это имело успех!
Электрическая мельница, говорите вы?
Она (возлюбленная) спросила меня: «Не обманешь ли ты?», подразумевая под этим уж, конечно, не какие-нибудь алименты, а высокие дела духа. «Нет, я не обману тебя, о, женщина, ибо это был бы зарез и амба моей чистой бессмертной душе».
Завтра второе заседание Совета. Я чувствую, что пленарное.
Наша жизнь в этом прекрасном, хотя стеснительном месте протекает, по-видимому, нормально. Мы едим по звонку трижды в день, ложимся спать довольно рано, судя по звездам, и встаем рано, судя по солнцу. Общения с хозяевами происходят также по звонку. Наши свидания друг с другом также, очевидно, урегулированы. Итак, неприятно (disagreeable) только то, что нас содержат, как дорогих пленников.
По всей вероятности, товарищ Козодоевский — экспансивный человек. Он очень радуется… Конечно, мне тоже приятно, что на Гималаях существует хорошая жизнь, которая представляет собой исполнение мечты, но я не радуюсь, потому что еще не рассмотрел всего. Кроме того, меня поражает среди немногих, но великолепно оборудованных фабрик процентное изобилие косметических и ортопедических заведений, но осматривать их нам не позволяют. Почему? Следует пояснить, что нам показывают кое-что из окружающей обстановки.
Однако, я, право, не знаю, чем может быть полезен мой отчет о них. У многих писателей существуют, так называемые, утопические повести о будущем тысячелетии и тому подобных временах. Все, что я вижу здесь, буквально, совершенно аналогично этому.
Меня несколько удивляет то обстоятельство, что здесь техника ушла вперед от западной не больше чем на десять или пятнадцать лет. Если тем, которые живут на Гималаях, нужна техника, она могла бы уйти вперед на несколько тысяч лет; если же она им не нужна, то зачем она есть?
Я думал, что техника собственного улучшенного организма такого замечательного человека позволяет ему функционировать, например, без радиотелеграфа (организованная телепатия). Это я называю: техника прямого действия. Здесь, однако, наблюдается, как на западе, техника не прямого действия; я хотел сказать: такая техника, когда человек не пользуется своими собственными органами и рычагами, а пользуется орудиями производства и оружиями. Я вспоминаю, что мне очень нравится русское выражение «вооруженный глаз».
Но тем лучше, что здесь техника не убежала очень далеко, а только ушла вперед. Благодаря этому, то, что я вижу здесь, приложимо для пользы Советского Союза и для механики. Я буду обстоятельно записывать. Только напишу сначала еще несколько слов о людях.
Эти красивые люди серьезны и хорошо держатся; они даже никогда не улыбаются. Когда они навещают нас и гуляют с нами, они всегда что-нибудь рассказывают или показывают. Когда мы спрашиваем, прямо или не прямо, где мы находимся и что будет, они все отвечают: «Простите и еще раз простите. Мне не дано полномочий ответить». Один раз я бросил это на вид директору силовых установок Эвгелеху, но он моментально сделался холодным, не выходя из границ приличия, и сказал: «К сожалению, я бессилен». В его красивую, стыдливую дочь влюбился товарищ Козодоевский.