Абхазские рассказы
Шрифт:
...Жарким летом Ладж, работавший в то время молотобойцем у Патуху, нес с мельницы бурдюк муки. Поднявшись на взгорок, он скинул бурдюк на обгорелый пень и присел отдохнуть в тени граба.
Сегодня Ладж еще не работал в кузнице, но вчерашние удары тяжелого молота до сих пор отдавались в голове. Мерещилось: вот его обгорелые, с черными следами от огненных искр руки поднимают тяжелый молот и тяжко опускают его на багрово-красный кусок железа, зажатый клещами Патуху. Меж ударами молота Патуху говорит: «Как я бью, так и ты бей, куда я попадаю, туда и ты попадай!» Охваченный этим полубредом, Ладж не слышал стука копыт.
Когда
— Что-то глаза у меня смыкаются, — сказал Ладж виновато и, взяв коня под уздцы, привязал его к дереву.
— Да, только и спать в такой прохладе,— дружелюбно ответил Лапагу, внимательно оглядывая Ладжа и думая про себя: «Кажется, я нашел нужного парня».
Сняв с головы башлык, Лапагу сел в тени и не спеша заговорил с Ладжем. Спросил, откуда он родом, в чем терпит нужду, рассказал и о себе. А в заключение беседы легко и не назойливо предложил Ладжу пойти к нему в пастухи.
Считая дело решенным, Лапагу сел на коня. Спускаясь по извилистой тропинке с холма, он обернулся и крикнул: — Смотри! Сдержи свое слово! Ладж не ответил, взвалил на плечо бурдюк и пошел дальше по пыльной холмистой дороге.
В семье Патуху Ладж доверял только старшей дочери Патуху, Гуагуа. Она, в свою очередь, благоволила к нему. За обедом или ужином ее проворные руки подкладывали ему побольше мамалыги, заполняли до краев деревянную миску кислым молоком. Ладж вcегдa искал случая услужить Гуагуа: то выхватит из ее рук кувшин и принесет воды, то отберет у нее маленькую деревянную лопатку и замесит мамалыгу. В семье Патуху добродушно посмеивались над их дружбой, не подозревая, что она серьезней, чем кажется на первый взгляд.
Вечером, когда Ладж доил коров, а Гуагуа отгоняла телят, чтобы не мешали, Ладж рассказал девушке о своей сегодняшней встрече с Мадж-ипа-Лапагу. Услыхав, что Ладж собирается уходить от них, девушка вспыхнула. В сердцах она нагрубила ему.
Но Ладж не обиделся. Спокойно он стал объяснять ей, что перед ним открывается единственная надежда завести свой собственный очаг. Это было убедительно. Гуагуа почти согласилась с ним. Под конец она даже повеселела.
На следующее утро Патуху, как всегда, вышел на балкон, где спал Ладж, и бесцеремонно растолкал его.
— Эй, ты, балда! Вставай! За работу!
Ладж, натягивая свои лохмотья, бормотал:
— Ладно, пусть будет, что будет! Последний день работаю здесь.
Взяв подойник, он пошел в стойло доить коров. Послышались удары молота, но этот призыв не оказал на Ладжа прежнего действия. Конечно, неплохо научиться кузнечному ремеслу. Ладж мечтал стать мастером — делать хорошенькие ножики, цалды *, топоры, тохи **. Чего же лучше! Да беда в том, что Патуху не учил его этому. Видно, и не собирался учить. День-деньской он талдычил одно и тоже: «Куда я бью, туда и ты бей, куда я попадаю, туда и ты попадай!» Надоело это Ладжу досмерти. Больше года Ладж бил туда, куда бил Патуху, а что толку? Самостоятельно Ладж не сумел бы сделать даже плохого шила. Патуху прятал от ученика свои «секреты», приговаривая: «Э, далеко тебе до этого, паренек!» Да и времени для учения не оставалось — Патуху взвалил на Ладжа и домашние и полевые работы: он и пахал, и тохал, и заготовлял древесный уголь для кузни. Вознаграждения за эти труды Ладж не получал: считалось, что он отрабатывает за ученье.
Подоив коров, Ладж пошел в кузницу. На пороге он остановился и прислонился к косяку.
— Приковали тебя, что ли? — крикнул Патуху сердито, сгребая на железный лист горячие угли.
Ладж не двинулся с места.
— Хо! — удивился Патуху. — Ах ты проклятый! На, держи молоток.
— Не возьму я больше молотка! — решительно сказал Ладж.
Словно тяжелый груз свалился с его плеч.
Патуху онемел от удивления, зрачки его глубоко сидящих глаз посветлели.
Бывало Ладж пугался бешеных глаз хозяина, но сейчас он не дрогнул.
— Не хочу, — повторил он. — Ухожу.
— Ты что, свихнулся? — закричал Патуху, задыхаясь. — Сглазили тебя, что ли? Дурья твоя голова! Живо принимайся за paботу, а то как хвачу раскаленным железом!
— Силой не заставишь. Не дамся. Прощай!
— Да куда ты пойдешь, чтоб мертвецы тебя задушили! Кому ты нужен, несчастный? Кто станет кормить тaкoго лодыря? Пойди, пойди, попробуй поработай! А когда надорвешься, будешь жрать холодную кукурузу, тогда вспомнишь мой гостеприимный дом. Но будет поздно.
— Что со мной будет, это — мое дело. Тебе от этого ни тепло, ни холодно.
Ладж, круто повернувшись, пошел от кузницы прочь.
— И убирайся! И не забудь, прихвати с собой все мои болезни! — закричал Патуху, со злости бросив на землю молоток и клещи.
Ладж зашел в дом, взял с нар свою ободранную войлочную шапку и, нахлобучив ее на голову, направился к калитке. Только здесь Патуху понял, что Ладж уходит всерьез.
Встревоженный не на шутку, он выскочил из кузницы.
— Куда ты идешь в таком виде, безмозглая твоя голова? Посмотри на себя, на кого ты похож? Что скрывать, в воскресенье я собирался купить тебе обнову. Обожди несколько дней, сошью тебе справу, тогда и убирайся, куда хочешь!
В ответ Ладж с силой захлопнул за собой калитку.
— Черт бы меня побрал! — выругал себя Патуху. — Не сумел удержать парня! — Где сейчас найдешь такого работника?
Выйдя за ограду, Ладж свернул на проселочную дорогу. Здесь он увидел Гуагуа. Наклонившись, она полола хлопчатник.
— До свиданья, Гуагуа,— тихо сказал он.
Гуагуа разогнулась.
— Значит, уходишь? Ну, счастливой тебе дороги! Желаю успеха, мой милый.
Она так и не сумела решить, хорошо это или плохо, что Ладж уходит, и не лучше ли, если бы он остался вблизи нее? Они попрощались. Ладж пошел дальше, поднялся на холм, где вчера встретил Мадж-ипа-Лапагу, и, спустившись извилистой тропкой, направился к своему новому хозяину.
Пять лет он служил пастухом у Мадж-ипа-Лапагу, пять лет бродил по альпийским лугам, только зимою спускаясь в долины.
Много черненьких пушистых ягнят вырастил он, много кислого молока заквасил, много изготовил толстых кругов сыра. Еще недавно бледный и худенький, мальик превратился на горном воздухе в крепкого, краснощекого, сильного юношу.
У Мадж-ипа-Лапагу было много овец. Про таких, как он, хозяев принято говорить: «Тысячу вырастил, сто в лес гони» ***. Но когда наступил срок расчета, Мадж-ипа-Лапагу за все пять лет выделил Ладжу только несколько старых коз и хромых овец.