Абхазские рассказы
Шрифт:
Мальчик шел медленно. Он вдруг задался вопросом, которым раньше не интересовался: «А что с ним будет завтра? Что он завтра будет делать?» Обычно он и не задумывался над этим. Но сейчас этот вопрос навис глыбой над ним и мальчик даже остановился. Прежде он не боялся «завтра» и знал, что пойдет своим привычным чередом. Правда, он задумался, когда ушел на войну отец, когда забрали коня. Но все было по-другому. От него не зависело, вернутся ли они, уцелеют или нет. И ему пришлось привыкнуть к тому, что их нет рядом с ним. А чтобы дать себе свободу, он «завтра» перенес на неопределенное будущее. Теперь иное дело. Теперь ему самому надо ответить, самому решить.
Он вернулся домой, когда день клонился к вечеру. И не заметил, как рассеялся туман, а небо плотно окуталось тучами, даже ни малейшего отблеска заката. Вокруг опустевшего двора все также, выстроившись шеренгой солдат, стояли колья изгороди, говоря всем строем, что без пароля никого не пропустит. Забыв о голоде, об усталости, мальчик уселся на крыльце и сидел так до вечера. Он был в той же позе, когда вернулась усталая мать.
— Разведи огонь, — велела она, ни о чем его не расспрашивая.
Они так и не обмолвились словом, пока не стали укладываться. Вышли из кухни — во дворе темная, непроницаемая ночь.
— На тебя одна надежда, господи,— мать нарушила молчание, но говорила так, словно обращалась к соседу, а не Богу. — Если ночью не пойдет дождь, тогда все...
Мальчик молча следовал за нею.
— Если ночью будет дождь, нам обещали дать волов, — улегшись, мать зевнула. — Качия приведет волов, и сам поможет пахать.
Она резка умолкла и напряженно ждала, что скажет сын. Мальчик сам удивлялся тому, что промолчал. Только при имени Качии его передернуло, как от прикосновения холодного и скользкого тела змеи...
Ночью его разбудил гром. Он проснулся сразу, будто в нем кто-то сидел настороже и ждал грома. Деревянные стены вздрогнули под напором ветра. Комната осветилась внезапной вспышкой; ему показалось, что доски треснули, так оглушительно загрохотало. И хлынул ливень.
Дождь не ослабевал, лил и лил. Мальчик не засыпал... Завеса ливня, окружив пристройку для Лаша, еще больше подчеркивала полную, ничем не нарушаемую тишину; мальчик острее чувствовал отсутствие коня. Защищенный только тонкими досками, он физически ощущал хрупкость их маленького дома с непрочной крышей, отделявшего их от огромного, рушившегося неба. Настеленная pyками отца крыша все-таки не давала ливню залить их очаг. Как никогда ясно он ощущал отсутствие отца, всем существом чувствуя его пустующую постель. Его кровать, кровать матери были теплы, согреты их телами, их сердцами, а третья — была холодной, пустой, вымершей. Может быть, человек, старавшийся укрыть их очаг, уже утpaтил тепло своего тела, дающее ему жизнь; тепло, погашенное вpaжеской пулей, никакой огонь не сможет вернуть. А кровь живет теплом, без тепла умирает... Только сейчас мальчишку пронзило сознание, что отца могут убить на войне, что он беззащитен под пулями. По щекам мальчика потекли теплые слезы, скатывались к горлу.
Не утихая, шел дождь до рассвета, робко глянувшего на землю. С неба больше не лило, но с крыш и деревьев долго еще кaпало. Гдe-то рядом внезапно раздались крики, извещающие о смерти. Мать, которая крепко спала всю ночь, вскочила, будто и не спала.
— Слышишь, гдe-то кричат?! — встревоженная, она сказала сыну, пытаясь скрыть страх. Мать, хоть и бывала на оплакиваниях почти каждый день, так часто приходили с фронта черные вести, не могла к ним привыкнуть.
Мальчик вышел на крыльцо и прислушался. Крики, не усиливаясь, не слабея, неслись монотонно и тоскливо. Они словно застыли в воздухе, как кипарисы на холме у могил. Раздавались
— Бедный старик, — вздохнула мать. — Вечером мне говорили, что ему худо. Успокоился, не услышит плохого о сыне. Человек надеется, пока его глаза открыты. А если нет никаких известий целый год... — она замолчала, словно ей заткнули рот.
Мальчик сделал вид, что ничего не заметил.
— Иди, ложись, еще простынешь, — неожиданно ласково сказала она и быстро, как будто опасалась его слов, вышла.
Обычно обидев или побранив сына, она не могла уйти на работу, не успокоив, не утешив его. Она умела его утешить. Teперь она будто забыла об этом, и мальчику казалось, что между ними встало что-то разделяющее их. Везде это «что-то»... Где они, эти «что-то», начинаются, откуда берутся... Невозможно докопаться... И сегодня стоит вчерашний вопрос: «А что же будет завтра?» — Он еще тяжелее и тревожнее повис над ним.
Мальчик подошел к постели, лег. Крики по усопшему продолжались. Мальчику вспомнилось, как он вчера говорил со стариком, смотрел на яблони, посаженные его сыном, взгляд старика в сторону гор — и ему стало не по себе. Человек потихоньку стареет, сначала не может подняться в горы, потом и разглядеть их — умирает постепенно.
Согревшись в постели, давно не спавший, мальчик незаметно уснул. И вернулись к нему обычные сны; только теперь он не только слышал отца, но и видел его. Отец стоит во дворе, чистит скребницей Лаша и шутит с матерью, которая беззаботно и вeceло смеется. Мальчишку охватило блаженство: будто сбылись все его мечты. Вдруг его что-то изнутри толкнуло, он проснулся. Вслушался: из кухни доносился гундосый голос Качии. Он говорил и смеялся точно так же, как и вчера. Мать отвечала ему боязливым, робким смехом.
— Я тебе окажу помощь подороже, чем ягненок, — развязно прогундосил Качия.
— Стоит ли говорить? Что ягненок? — кaк-то неуверенно отвечала мать.
Мальчик поспешно встал, оделся и вышел. Во дворе лужами стояла не впитанная землей вода. Вялые, сморщенные от засухи листья, сорванные ненастьем, были разбросаны по всему двору. Тучи хмуро неслись по небу, а со стороны моря сплошь закрыли горизонт темной, мрачной завесой. Двор ограждали, словно шеренга солдат, мокрые колья. Они будто говорили: «Чем мы виноваты? Что можем сделать? Kто-то предал, выдал пароль».
Кляча Качии щипала траву во дворе, расседланная, с paстертыми боками и спиной, над которыми кружились мухи. Волы, такие тощие, что их рога казались непомерно большими, стояли в упряжи, но без плуга, у самых дверей кухни.
— Ты уже встал, герой! — привстал Качия, увидев мальчика. Весь пол под его сапогами был искрошен. — Мы с тобой сегодня должны поработать!
— Дорогой Качия, — говорила мать с притворной ласковостью, смеясь чуть ли не в лицо ему. — Если бы не ты, чтобы мы делали! Нам на счастье привели тебя ноги, чтоб всегда ты радовался.
— П-п-р-равду г-г-говоря,— (Качия начинал заикаться, когда был очень доволен или сердит) — м-м-мне б-б-было т-т-трудно н-начал с п-п-председателя и д-д-дошел д-до б-б-бригадира. T-ты же з-знаешь, к-как-кой у вас б-бригадир? K-кoгдa он в-ви-дит, что-то в-вынужден с-сделать что-то, н-начинает оп-правдываться, чт-то и c-caм х-хотел. А д-до т-тех п-пор д-делает в-вид, будто н-ничего н-не з-знает и н-не с-слышит.
— Я хочу сам идти за плугом,— сказал мальчик, когда они запрягли волов.
— Разве ты сможешь? — спросила мать робко, без нажима.