Абсолютная альтернатива
Шрифт:
Иванов опустил глаза.
— Экспедиция небезопасна, Ваше Величество… А присутствие ваше не обязательно. Смею предположить, что вы вполне могли бы наблюдать за событиями из Ставки.
Я посмотрел на старика удивленно. Загорелый генерал вдруг стал бледен как мел. Неужели так переживает за мою безопасность? Ну что же, это делает старику честь. Видя, что я не возражаю, Иванов снова открыл рот, чтобы продолжить увещевания, но внезапно в разговор вмешался молчавший до этого Алексеев.
— Желание Императора — закон для подданных, не так ли, сударь? — вопросил он. — А присутствие Его Величества в столице может быть полезным. Уже одно это, а не только прибытие войск может успокоить толпу.
Иванов со стуком захлопнул рот. Два старика буквально прожигали друг друга взглядами.
Я с опаской оглядел их обоих. Что еще за чертовщина?!
—
Выбранный мной генерал кивнул. Бледность его стала почти что мертвенной.
— Решать вам, государь, — произнес наконец он. — Генерал Алексеев прав. Воля Императора — закон для всех нас.
Засунув руки в карман, я покачался на каблуках. Я решительно ничего уже не понимал! Что творится вокруг?
Может, действительно арестовать Алексеева прямо сейчас? Или сменить Иванова?
Но на кого? И что делать потом — отменить экспедицию?
Прокрутив в голове возможные последствия этого странного поведения двух боевых генералов — единственных людей, на которых я мог положиться в столь грозный момент, я ничего не нашел. В конце концов, если бы Алексеев или Иванов действительно что-либо против меня замышляли, они могли бы провернуть переворот прямо здесь, в Могилеве. Подобрать преданные части, арестовать Николая или даже убить. Но нет, они бегают передо мной на карачках, кричат «Ваше Величество», исполняют приказы, изображают видимость послушания. Войска собираются в Царском, я еду туда же, но через Вязьму и Лихославль. Какой-то подвох?
Да нет же, все чисто, бронепоезд полон охраны, на линии стоят преданные войска. А отправляться в Царское до прибытия туда «корпуса возмездия» глупо. Сидеть в Могилеве, ожидая результатов, еще глупее. А значит…
— Приготовьте мой бронепоезд, — приказал я. — Отправляюсь в Питер через Вязьму и Лихославль.
Псалом 6
Солдат бронепоезда должен иметь крепкое сложение при небольшом росте, хорошо развитую мышечную систему, нормальные слух и зрение, крепкие нервы и твердость характера.
Ночь, стук колес.
Из Могилева отбыли в пять вечера, двадцать восьмого числа — в последний день зимы. До часа «X», отречения, оставалось всего два дня. Поведение генералов сильно волновало меня, однако донесения, получаемые на каждой станции через радиотелеграф, приходили спокойными и обнадеживающими. Казалось, абсолютно ничего не предвещало ужасных событий, нависших над огромной страной. Глядя на мелькающие за окнами столбы и простирающиеся широким ковром просторы, я размышлял: быть может, рельсы истории уже переложены и судьба моего венценосного реципиента коренным образом изменилась?
Все было странно. Алексеев сообщал, что войска прибывают в Могилев согласно графику и развертывания передовых частей в районе Царского следует ожидать через сутки, то есть именно тогда, когда я доберусь до места сбора. Далее последует штурм, но детали боевой операции, как это, ни странно, занимали меня сейчас меньше всего. Известно, что монарх не обязан быть гением и разбираться во всех вопросах. Для каждого дела найдутся профессионалы, в данном случае — военные офицеры, командиры частей и соединений. Генштаб обеспечил подавляющее превосходство правительственных частей над солдатами гарнизона, а дальше… дело за исполнителями. Вникать в подробности я не мог, прежде всего, потому, что ничего в них не смыслил. По словам Алексеева, все выглядело гладко. Соотношение численности, вооружения и качества
В то же время в сообщениях комгенштаба звучали едва слышные, но тревожные нотки. К моему огромному удивлению, кавалеры Георгиевского батальона отправились вслед за мной только следующим утром, спустя семнадцать часов после выхода царского бронепоезда [5] — Ставка откровенно не торопилась. Являлось ли это следствием обычной для русского командования халатности или в вялом выдвижении войск крылось нечто более сложное? Подобные мысли вызывали возмущение в измученной бессонницей голове, однако усмотреть явной угрозы пока не удавалось. В конце концов, до Питера оставались еще сотни километров, а впереди простирались просторы, где не было ни единого бунтовщика.
5
Исторический факт.
Движение царского поезда на первый взгляд не вызывало трудностей. Солдаты, размещенные на станциях, где Воейков делал остановки для связи со Ставкой, встречали меня громким «Ура!», заранее выстраиваясь на перронах. В Смоленске и Вязьме с караваями выходили к поезду губернаторы, читали доклады, расшаркиваясь в преданности. Подобное отношение приходилось видеть и со стороны губернских обывателей. Безусловно, война прошла тяжким гребнем по каждой семье, жуткой гримасой отразилась на лице экономики, расстроила финансы, взвинтила стоимость продуктов, породила нищету и разруху, особенно в прифронтовой полосе. Однако сказать, что царя ненавидели, презирали — было невозможно. Я видел презрение в досадливых взглядах генералов, оно скрывалось в словах министров и аристократов, но не на лицах обычных губернских жителей. Вернувшиеся из окопов солдаты, измотанные тяжелым трудом крестьяне, бредущие со смены рабочие смотрели на голубые вагоны — а царский поезд был известен в этих краях каждому — с полей, с дорог и с перекрытий перронов с каким-то странным воодушевлением, немыслимым для ненавидящих или презирающих царя подданных. Все они хотели конца войны — это правда, но разве не этого хотел я сам? До победы над немцами оставалось дотянуться рукой, выдержать шесть или семь месяцев противостояния. Альтернативой являлись шесть лет Гражданской войны, и выбор казался мне предельно простым: шесть месяцев или шесть лет? Сто тысяч павших в победоносном рывке или пять миллионов — в братоубийственной бойне? Ответ для меня был не менее очевиден…
В качании поезда, в скольжении ледяных пустошей и в коротких остановках на станциях да в городах минул один день, за ним в ночь ускользнул и второй.
На рассвете следующего дня около шести часов утра второго марта одна тысяча девятьсот семнадцатого года, перебирая стальными колесами по примороженным стужей рельсам, наш поезд медленно вполз в Псковский уезд. Спустя полчаса в окне мелькнуло убогое здание очередного вокзала, и на деревянном щите, венчающем фасад под облезлой двускатной крышей, я прочитал надпись, намалеванную белой краской через кривенький трафарет:
«Станция Дно Николаевской железной дороги».
Дав два гудка, наш бронепоезд медленно остановился.
На Дне.
Давно освободив охрану от предрассудков, что мучили офицеров Свиты при предыдущем владельце тела Николае Александровиче Романове, я курил на площадке салон-вагона совершенно свободно, в полнейшем и расслабленном одиночестве — с расстегнутым воротом гимнастерки, без шинели и без фуражки, зато с Георгиевским крестом, болтающимся на груди. [6]
6
Решением Георгиевской думы Юго-Западного фронта за личную отвагу при проведении Вильно-Молодеченской операции полковник Николай Романов награжден орденом Святого Великомученика Георгия 4-й степени. Георгиевский крест — высшую боевую награду России последний Император не снимал почти никогда. Даже в день расстрела в Ипатьевском доме в Екатеринбурге орден оставался на его гимнастерке.