Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 2, 1926-27 годы)
Шрифт:
Сегодня АА просмотрела Гнедича, Батюшкова, Жуковского, чтобы узнать, сколько у них александрийским стихом написанных стихотворений. Очень мало. (Батюшков кончил писать стихи в 1818-20, когда влияние Шенье на Пушкина только начиналось). Гнедич даже "Тарентинскую деву" (в подлиннике александрийский стих) переводит не александрийским стихом. Просматривали вместе и других. Державина, например, — у того совсем почти нет.
АА помнит наизусть плач Ярославны. Очень любит "Слово о полку Игореве".
Сегодня, читая Жуковского, наткнулась на подражание Плачу Ярославны
"Я не ищу, я нахожу", — сказал Пикассо в письме в этом году. Так вот, Пушкин не ищет. Он всегда только находит. И когда он подражает — он делает лучше того, кому подражает.
Но когда подражают слабые поэты более сильным — это бывает отвратительно; таков пример с Жуковским.
Пушкин, милый... Черное лицо — такое!
7.07.1926
Отец АА похоронен на Волковом кладбище. Был деревянный крест. Елена Ивановна Страннолюбская заказала железный и поставила.
Пчела из кельи восковой
Летит за данью полевой.
"Евгений Онегин" — у Шенье тоже. Но, может быть, у Шенье — как сравнение, а здесь — прямо. Но, может быть, это общее место?
7 июня вечером читали Державина (второй том), которого я принес.
8.07.1926
Утром я пришел, сказал, что сегодня похороны Волынского, гражданская панихида в Союзе писателей — в час дня, а потом вынос и похороны на Волковом кладбище. АА решила поехать прямо на кладбище — во-первых, потому что ей удобней прямо на трамвае доехать до кладбища, чем пешком идти в Союз; во-вторых, ей неприятна гражданская панихида, в-третьих, на кладбище АА пошла бы и на могилу отца — посмотреть железный крест, которого она еще не видела. Но в 1 1/2 она пришла с Пуниным прямо в Союз — пришла в тот момент, когда Федин стал читать речь.
В Летнем саду АА была первый раз с О. А. Судейкиной. До этого не бывала, потому что казалось странным после царскосельских парков пойти гулять в Летний сад.
В Летнем саду за столиком ресторана АА сидела в 15-16 году, был в ресторане телефон. АА сказала, что здесь случились великие события ее жизни.
АА бывала в Летнем саду много. Бывала с Григорием Герасимовичем.
Говорила о статье О. Мандельштама — "Жак родился и умер". "Прекрасная статья", — дышит благородством.
АА говорит, что не может понять в Осипе одной характерной черты: статья по благородству превосходна. Но в ней Осип Мандельштам восстает, прежде всего, на самого же себя, на то, что он сам делал и больше всех. То же с ним было, когда он восстал на себя же, защищая чистоту русского языка от всяких вторжений других слов, восстал на свою же теорию, идею об итальянских звуках и словах в русском языке (его стихотворения — итальянские арии). Трудно будет его биографу разобраться во всем этом, если он не будет знать этого его свойства — с чистейшим благородством восставать на то, чем он занимался, или что было его идеей.
Пили пиво в Летнем саду за столиком.
Пунин был у Лисенкова седьмого июня вечером. 8 июня предлагал АА снять комнату у Лисенкова и поселиться у него (у Лисенкова большая квартира, и он
Утром нашла: "Евгений Онегин" — "Куда, куда вы удалились, в е с н ы моей златые д н и" (А. Шенье).
В трудные годы все окружающие АА приучились курить махорку. АА никак не может курить ее, и папиросы были большим расходом и обменом.
Разговор об эмигрантах. Ростовцев (историк, профессор) за границей ругает оставшихся здесь и называет их предателями, потому что они работают на большевиков.
АА: "Может быть два положения, чтоб было ясно: либо все уехали, либо все остались.
1. Все уехали. Нет Эрмитажа, Рембрандтовские полотна — вместо скатертей и половиков, потому что объяснить некому. Зимний дворец — груда пепла и в ней живут беспризорные.
Полный развал. А армия — сталась бы на год — на два, потому что военным нельзя смело было уехать — и давление на них; могла бы просуществовать год-два (т. е. удержать фронт. А в стране все бы погибло). Иностранцы не вмешивались бы — ждали бы, что вот — новая Америка, которую они откроют и разделят.
2. Никто не уехал бы. Была бы общественность, сейчас ее нет, потому что слишком мало людей осталось. А тогда пришлось бы считаться. Те, кто уехали, спасли свою жизнь, может быть, имущество, но совершили преступление перед Россией.
Вот сейчас осталось, скажем, двенадцать профессоров, старых. Скоро их не будет совсем. Новые — не годятся, плохо подготовлены. Будут выписывать немцев, когда туго придется, и платить им русские деньги. А если б не уехало большинство профессоров — и уровень подготовки молодых был бы лучше, молодые могли бы заменить старых, когда они (многочисленные) постепенно бы выбывали".
Я ездил по просьбе АА к Мане. Маня бессовестна до последней степени обокрала АА, украла все платья, белье, чулки и пр. АА ей платила восемь рублей жалованья. Маня брала на керосин еще рублей восемь в месяц (а как выяснилось теперь, без Мани, АА расходует керосин на 60 копеек в месяц), утаивала деньги всячески, морила голодом Тапа, приходила в час, в два, уходила за провизией и пропадала на четыре-пять часов; потом возвращалась и сейчас же уходила совсем, часто вовсе не приходила.
Уехала давно в деревню "на неделю" и пропала на три недели, а перед отъездом сделала гадость АА (с Союзом). Совершенно ясно, что Маню держать дальше нельзя.
Маня, вероятно, придет завтра (после моего сегодняшнего визита к ней). Решено (я и Пунин настаивали), что АА завтра откажет ей. Но АА отказать кому-либо — всегда мучительно. Какая-то совестливость необычная, уже, что ли; как-то здесь отсутствует твердость — мягкость характера стесняет АА. АА стесняется.
Прощаясь со мной вечером, АА сконфуженно как-то спрашивала меня: что же завтра сказать Мане?
Были с Пуниным на Волковом кладбище (сели в трамвай на углу Литейного и Невского, отделившись от процессии, и приехали раньше), пошли на могилу отца. Потом — была на похоронах Волынского. Очень опечалена скудостью похорон. Весь вечер потом вспоминала и говорила о том, как бедно, как плохо его хоронили, какие были скверные и неуместные речи на кладбище. Удел ученых и писателей.