Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 2, 1926-27 годы)
Шрифт:
Работать с Кузминым серьезно нельзя было; приходили к Кузмину, кто-нибудь начинал серьезный и интересный разговор, а Кузмин предлагал гадать по стихам. Садились, начинали гадать... Вот пример.
Кузминские "юрочки" также в достаточной степени мешали настоящей и серьезной работе.
Даты Кузминского дневника очень неправильный облик Николая Степановича дают. При чтении его — впечатление, что Николай Степанович ходил с Кузминым по ресторанам, по погребкам и больше вообще ничего не делал. А в действительности эти рестораны просто были местом, где нужно было утолить потребность в еде, т. е. попросту пообедать. Обедал в ресторане,
Николай Степанович никогда — это его особенность — не давал другим узнать своей сущности, своих мыслей, своих мнений, своих знаний, своей биографии. А и в эту пору он очень много и читал, и работал, и думал... И просто обидно, что вот кузминский дневник — пестрит датами обедов, и ни звуком не упоминает о действительно интересных моментах, что такие сведения — ненужные и совершенно незначительные — сохранились, а не сохранилось ничего из того, что нужно до зарезу, что интересно...
Например, у меня нет сведений о том, когда заболела Маня Кузьмина-Караваева, нет никаких указаний на историю их взаимоотношений несомненно очень важную для биографии Николая Степановича...
АА, например, убеждена, что Николай Степанович за время путешествия 1910 года изучил многие не затронутые прежде стороны французской поэзии, в частности, Готье, о котором он начинает говорить и над которым работает с 1911 года, — это и сказалось на его стихах. Но нет никаких прямых указаний на это — именно на то, что во время путешествия Николай Степанович изучил Готье. А АА помнит, что, вернувшись из Африки, Николай Степанович поразил ее своими новыми познаниями во французской поэзии и литературе (Николай Степанович всегда читал в путешествиях). Покупал книги — и читал очень много.
О Зноско АА говорила, что он в своем роде замечательный человек, рассказывала о том, как он был на Японской войне и вернулся с Георгиевским крестом; о том, какой он шахматист, о его произведениях — он был писателем...
"Маленький, розовенький, курносенький... Николай Степанович любил его..." — задумчиво и вспоминая сказала АА.
О Потемкине говорила, что он был громадного роста, силач, борец, пьяница, — и когда напивался, дебоширил вроде покойного Есенина. Поэтому за ним всегда присматривали приятели и не давали ему пьянствовать.
В. А. Шеголева рассказывала, что Потемкин был влюблен в АА; АА никогда этого не знала, потому что Потемкин не высказывал этого (да и Щеголева вспоминает, что Потемкин, говоря о своей влюбленности в АА, добавлял, что она никогда об этом не узнает). АА помнит, что действительно Потемкин, бывало, подсаживался к ней в "Бродячей собаке" и говорил какие-то "многозначительные и непонятные" вещи. АА строго взглядывала на него, убивала его какой-нибудь фразой, и он отходил, чтоб уж во весь вечер больше не подходить к ней.
Раз как-то Потемкин провожал АА домой...
Ауслендер был очень молод — красив, тип такого "скрипача": с длинными ресницами, бледный и немного томный. Он — еврей.
Ауслендер
Зноско, Потемкин, Маковский — сейчас в Париже. Если б их спросить о Николае Степановиче, они бы рассказали охотно и просто — они не то что позднейшие — Г. Иванов, Оцуп ("...не Адамович — он все-таки другой человек!") — эти с ложью.
Стремление Николая Степановича к серьезной работе нашло почву в Цехе. Там были серьезные, ищущие знаний товарищи-поэты — Мандельштам, Нарбут которые все отдавали настоящей работе, самоусовершенствованию...
Городецкий сблизился с Николаем Степановичем осенью 1911 — перед Цехом незадолго. Весной 1911 с Городецким у Николая Степановича не было решительно ничего общего — и никаких отношений.
Интересно следить за датами собраний Цеха: с одной стороны — количество собраний в 1901, в 1902 и 1903 году (сначала — три раза, потом два раза в месяц, а потом и еще реже). С другой стороны — видно, что собрания у Городецкого перестали бывать: "Нимфа" — как ее звали — жена Городецкого, Анна Алексеевна, искала развлечений, веселья, и конечно, такие собрания с казавшимися ей скучными и неинтересными и некрасивыми людьми, как Николай Степанович, Мандельштам, например, — были ей не по душе... Жена Городецкого была красивой, но... о духовных интересах можно не говорить с особенной настойчивостью!
Часто бывает — я спрашиваю у АА какую-нибудь дату. Она из своего архива — из корзинки — достает развалившуюся, разлезшуюся тетрадь в коленкоровой обложке, тетрадь ее стихов, и начинает перелистывать: по датам стихов, по стихам определяет точное время того или иного события. Так сегодня искала дату приезда Николая Степановича из Африки в 1911 году. Перелистала страницы — стихотворения от 15, 16, 17, 18, 19 марта — и по ним видно, что Николай Степанович не приехал. Но АА помнит, что он приехал 25 марта, потому что были разговоры тогда, что он в отсутствии был ровно полгода — с 25 сентября 1910 по 25 марта 1911.
Кстати, еще о памяти АА. Мы говорили о Есенине. АА рассказала о том, как Есенин фотографировался в Царском Селе у памятника Пушкина. "Откуда Вы это знаете?" — спросил я. АА ответила, что со слов В. Рождественского, который рассказывал ей об этом при мне же — я вместе с ним тогда пришел к АА. А было это в начале 1925 года или в конце 1924, причем этот рассказ имел характер какого-то незначительного замечания — по поводу — в разговоре о другом. Я совершенно забыл об этом и с большим трудом вспоминал — и то, когда АА подробно восстановила весь разговор.
Еще о пессимизме Николая Степановича по приезде из Африки в 1911 году. Николай Степанович говорил, что "золотой двери" нет, что всюду одно и то же, — безнадежно говорил...
АА, упрекая меня за то, что я не записал о таком состоянии Николая Степановича по приезде из Африки, не записал хотя бы одним словом: "приехал разочарованный", — стала доказывать мне, какое значение имеют такие одинокие, конспективные слова, и привела в пример обрывочную запись Жуковского о смерти Пушкина — ту, которую он набросал для себя для памяти, только чтобы не забыть что-нибудь. А какое значение приобрела эта запись! АА сказала, что говорит не о письме Жуковского (к отцу?) — блестящем, с громадной силой и пафосом написанном, а о той скромной, трудно понятной, обрывочной и конспективной записи, которая так много дала исследователям-пушкинистам, — Щеголеву, например, для его исследования "Дуэль и смерть Пушкина".