Ад на земле I
Шрифт:
С горечью, контролирующей мой голос я сказала:
– Я говорю о том, что со мной случилось в прошлом. Когда убили моих родителей, со мной кое-что случилось. Три года назад, я каким-то чудесным образом встретила Экейна, и стала с ним встречаться. Мы были вместе, несмотря на то, что все говорили, что это плохая идея. И так и вышло Кристина. Я на целый год исчезла, а когда вернулась, ничего не помнила. За то кое-что произошло. Мои родители мертвы. А я не помню, что со мной случилось в ту ночь. Что, если он накачал меня наркотиками? Я думала, эта история закончилась, пока я не узнала, что Экейн на протяжении всех тех двух лет, что я сидела в психушке, навещал
Я ушла, оставив Кристину шокированной позади себя.
Меня захлестнуло чувство вины, и в то же время злобного удовлетворения: теперь она не будет такой поверхностной, когда будет говорить о Лиаме. Теперь она знает причину моего поведения.
Это должно было случиться. Рано или поздно я должна была сказать ей, почему все это творится со мной. Но я не должна была вести себя так эгоистично по отношению к ней.
Мучаясь от чувства вины, я добралась наконец до здания библиотеки.
Парк, окружающий библиотеку, был пустым, и неуютным. На хмуром небе, затянутым тучами, не было ни намека на солнце. Оно было таким же серым, как и мое настроение. Отвратительно серым. Небо должно пролиться слезами, сокрушаясь от того, как плохо я вела себя последние дни. Я злилась на Адама, подозревая его и обвиняя во всех грехах, а оказалось, что ему было просто любопытно, от того, почему я веду себя с ним так, словно у меня появилась сестра-близнец. Я сорвалась на Кристине, которая не была в чем-либо виновата. Она просто решила, что, если я буду знать о том, что Лиам и Экейн – братья, я могу с предубеждением отнестись к ее другу.
Я плохой человек.
– Неужели думаешь, кого бы тебе еще соблазнить, мерзкая жаба? – прелестным голоском спросила Маритт, появляясь за моей спиной, и я вздрогнула от неожиданности.
Почему, куда бы я ни пошла везде они – Маритт и Мишель?! Где я так провинилась? Мы с Кэмероном при каждом удобном случае посещаем церковь!
– Я никого не хочу соблазнять, – процедила я сквозь зубы, ускорив шаг.
– Так уж и не хочешь, – с издевкой протянула Мишель, хватая меня под руку, так резко, что я чуть не выронила сумку. Со стороны могло бы показаться, что я иду, со своими подругами. Я зажмурилась. Я вспомнила их разговор с сестрой в примерочной. Обо мне и Адаме.
Маритт, шла с другой стороны от сестры, мило улыбаясь.
– Нет, не хочу, – подтвердила я.
– Меня это не интересует. Оставьте меня в покое.
– Оставить в покое? – переспросила Мишель с насмешкой в голосе. Маритт наклонилась ко мне и прошипела, заставляя меня вздрогнуть:
– Мы не оставим тебя в покое, наша милая принцесса лягушка. Пока ты не оставишь в покое Адама. Моего Адама.
– Делайте что хотите, – изможденно протянула я, вырываясь вперед, и взбегая по ступеням в библиотеку. Я вошла в старое здание с высокими потолками, и витражными окнами, показала свой пропуск, сонной библиотекарше, и отправилась в раздел естественных наук.
Мне не нужно было прикасаться к книгам, или разглядывать их. Достаточно того, что они просто окружали меня, возвышаясь плотной стеной, защищающей от жестокого мира, снаружи этих стен.
Кэмерон говорит, что мама тоже любила книги; после того, как в госпитале он увидел, что я иду на поправку (за три месяца до того, как я уехала в Эттон-Крик), Кэмерон много рассказывал о ней, и об отце. Он любил рассказывать. А я всегда внимательно слушала. Не столько из-за того, что мне было интересно (ведь я все-таки не всю память потеряла), а из-за того, что мне нравилось наблюдать за старшим братом, когда он говорил о прошлом. В те минуты он выглядел юным, и обаятельным, каким и должен быть. Он выглядел счастливым. Его глаза от восторга расширялись, и он мог длительное время рассказывать о том, как я училась в школе, или о том, как мама любила путешествовать. И что отец всегда притворно ворчал по этому поводу, но всегда говорил, что будь мама обычной, он бы, наверное, не влюбился в нее.
***
Два года назад
Я не чувствовала себя живой.
Я знала, что я очнулась, что я попала в свой дом, но я не чувствовала, что жива, что мое сердце бьется.
Там были люди. Они были в крови; у них мертвые глаза; повсюду кровь, и я среди всего этого.
Я с криком выбежала во двор, и упала на колени. Меня стошнило.
О Боже.
Это мама и папа! Я посмотрела на свои руки – они были в крови. Я закричала, и стала судорожно вытирать их об изношенные джинсы, но, когда опустила на ноги взгляд, поняла, что я ВСЯ в крови. И мое лицо в крови.
Я вновь закричала. Этот крик смешался с моим плачем. Я обхватила себя за живот, едва не падая на землю, на которой пробивалась трава.
– Нет! Нет!
Я замолчала, подавившись рыданиями, и вскинула голову. На меня, через покосившуюся калитку уставилась женщина в старомодном берете. Ее рот напоминал букву «О», и ее ошарашенный взгляд метался от меня, на земле, к двери дома, которую я не успела закрыть.
Шок этой женщины прошел, и она завопила:
– О Боже! О Боже! Тут убийство! На помощь! На помощь, скорее! Скорее!
Я, совершенно ничего не соображая, вскочила на ноги, и побежала к калитке, за которой стояла женщина. Она испуганно отскочила, и заорала еще громче:
– Убийца! Убийца!
Она решила, что это сделала я. Но…я не уверена, не я ли это. Я очнулась в переулке, и ничего не помню. Могла ли я совершить что-то такое?
Я выбежала на дорогу, и обладательница берета, сначала отбежала от меня, словно опасаясь, что я наброшусь на нее, но затем бросилась в погоню за мной, с криком: