Ад

От автора:

Умные люди, прочитав подзаголовок «Ада», поймут, что все события, как и персонажи, выведенные в нем, выдуманные. Для читателей всех других категорий советуем внимательно читать даже подзаголовки.

Я сидел в пустом прохладном баре, а напротив меня, за плечами коренастого бармена, на зеркальной

Церковь же была новенькая и чистенькая, словно на рекламном буклете. Два года назад ее вообще не существовало, а существовал тогда заросший сиренью пустырь, протянувшийся до самого холма на берегу Сухого Каганца. На нем с давних времен, вся источенная ветрами и веками, стояла скифская баба. Сейчас из-за здания церкви ее не было видно. И меня интересовало, а не снесли ли вообще эту прародительницу современной религиозной мысли.

Понемногу святотатствуя и потягивая ледяной портер, я наблюдал за тем, как возле церкви набухала толпа почитателей Троицы.

«Почитателей» потому, что согласно моим наблюдениям всех их (истинно верующих я не считал, к ним я относился с уважением), как и Бога единого, можно было разделить на три категории. Первая — это обычные ротозеи, питающиеся эмоциями толпы на любом зрелище. Вторая — новообращенные, которые чуть ли не в первый раз пришли в церковь и несколько смущались то ли от значимости этого события, то ли от величественности куполов, икон да бород священников. А третья… Третья меня в данное время интересовала больше всего. Люди этой категории пришли праздновать Троицу с очень важным видом, поскольку пришли они на работу. И речь шла не о святых отцах, а об отцах несколько иного направления. Об отцах города.

Впрочем, по-настоящему так можно было назвать лишь одного из них — мэра Гременца Олега Паламаренка. Второй, Иван Пригожа, лишь претендовал на это звание. А третий должен бы зваться «крестным-отцом-наоборот», поскольку это был популярный депутат Верховной Рады от Гременца, бывший майор СБУ Григорий Мельниченко. Со всеми тремя я уже успел переговорить как вчера, так и сегодня по их прибытии к церкви. Более или менее откровенно со мной общался лишь Паламаренко, мой давний знакомец. Пригожа почти не знал меня, а Мельниченко знал не с той стороны.

Ничего нового из них я сегодня не вытащил. И это было понятно: все они пришли разговаривать не со мной — с Богом. И вот, сидя в баре напротив церкви, я тихо изумлялся метаморфозам, происходящим с людьми. Ведь Паламаренко был когда-то номенклатурным работником. Мельниченко — сотрудником КГБ, где, как известно и мягко говоря, религиозные настроения не приветствовались. Ну а с Пригожей дела обстояли более сложно: парень молодой — кто знает, как его воспитывали. Но вот уж действительно: пути Господни неисповедимы…

Я с удовольствием вылил в себя остаток холодного черного пива и решил немного развеяться. В конце концов, даже короткий отдых благоприятно сказывается на продолжительной работе. Именно поэтому минут через двадцать я лежал лицом вниз на берегу Сухого Каганца. И, опустив голову с небольшого обрывчика, рассматривал дно песчаной отмели, на желтоватом фоне которой трепетали ленты расплавленных солнечных лучей. Что-то было не так… Но что? И к чему это относилось? То ли к пустынному дну речушки, то ли к редакционному заданию, в котором я запутался окончательно, то ли… Знойный воздух июньского дня размягчал тело и мысли. Поэтому я даже вздрогнул, когда услышал над собой хриплый бас:

— Привет, Волк! Отдыхаешь в рабочее время? А как же беспризорное общественное мнение, брошенное тобой на произвол судьбы?

Я перевернулся, отряхивая с потного живота налипшие травинки, и прищурил глаза. На фоне дряхлой скифской бабы, которую-таки не снесли, а лишь немного передвинули и огородили чугунными цепями, виднелась плотная, но немного расплывшаяся фигура. Солнце сверкало прямо за ней, и казалось, что голову пришельца окутывает золотистый нимб. Хотя кому-кому, а этому типу святая атрибутика совершенно не подходила.

— А я как раз, господин Алексиевский, предложил общественному мнению пойти ко всем чертям. Поскольку рядом есть более привлекательные существа не среднего, а женского рода, — и я немного скосил глаза.

Алексиевский перехватил мой взгляд, хмыкнул и сел, поставив рядом известный всему городу обшарпанный кожаный портфель с оторванной ручкой, небрежно прикрученной медной проволокой. Метрах в четырех от нас действительно цвела местная семнадцатилетняя орхидея. Наверное, для контраста она находилась в паре с почтенной госпожой бальзаковского возраста, потихоньку переходившего в забальзамированный. Орхидею звали Лианной, и она была дочерью госпожи с не менее интересным именем — Неонила Петровна. Это, очевидно, было наследственное.

Алексиевский почесал свою окладистую бороду:

— А помнишь, Волк, какой она была два года назад? Тонкое, звонкое и непонятное.

— Помню, помню. Однако и характер у нее был!.. Все Юнаки гудели тогда про ее приключения. А как сейчас?

— А бог ее знает! Я с Юнаков давно переехал. Сейчас в центре живу. Но друзья-товарищи молчат про нее. Посерьезнела, наверное. Впрочем, если это можно сделать рядом с Михаем.

— А это что за чудо?

— Михай? Так, рокер местный. Я Лианку несколько раз вместе с ним видел. Группа у них есть. «Про-Роки» называется. Из железа музыку добывают, словно те рудокопы — полезные ископаемые, да на мотоциклах гоняют. Приятные ребята. Хотя моему сердцу ближе джаз, — мечтательно добавил Сергей Алексиевский, он же Эдуард Пивонов, он же Д. Раконов, он же Иегудиил Шнеерзон, а также бывший редактор скандальной «Свободы Плюс», которая вышла раза три и благополучно скончалась. Сейчас он работал корреспондентом сомнительно-солидного «Днепровского курьера».

— Это у вас, Сергей Михайлович, возрастное. Музыкальный, так сказать, климакс, — засмеялся я.

— Вы, Роман Ефимович, на мои пятьдесят шесть внимания не обращайте, — чуть обиженно фыркнул Д. Раконов. — Я душой молодой. Если мафия — бессмертна, то анархия — вечно молода.

И он удовлетворенно растянулся на траве, попыхивая дешевой «Примой».

— Кстати, про мафию, — бросил я. — Что там слышно на этом фронте?

— Бои местного значения, поддержанные пропагандой дальнего действия. Мельниченко нашел какие-то финансовые заморочки в институте и сейчас с Тамарой раскручивает это дело. Я сунулся было в «Информ-Акцию», но ты ведь знаешь, как ко мне Тамарка относится. Глазами похлопала, плечами подергала да и объяснила мне, что я — гадкий и продажный бульварный журналист.