Ада, или Эротиада
Шрифт:
Возвращаясь в свой мрачный «Мажестик», Ван прикупил множество всякой всячины: три круглых куска мыла в продолговатой коробке, крем для бритья в холодном упругом тюбике, десяток лезвий для безопасной бритвы, увесистую губку, маленькую резиновую губку для намыливания, лосьон для волос, расческу, бальзам для кожи, зубную щетку в пластиковом футляре, зубную пасту, ножницы, авторучку, карманную записную книжку — что еще? — ах да: маленький будильник, успокаивающее обладание которым, однако, не удержало Вана от просьбы швейцару разбудить его звонком в пять утра.
Было всего лишь девять часов вечера, конец лета; Ван бы нисколько не удивился, если б ему сказали, что сейчас полночь и на дворе октябрь. Этот день оказался до невероятности бесконечным. В голове никак не укладывалось, что только нынче утром, на рассвете, одна шальная героинька романа для горничных про спящую красавицу что-то твердила ему, дрожа, полунагая, в кладовой Ардис-Холла. Кстати, по-прежнему ли стоит та, другая, прямая как стрела, обожаемая и презираемая, лишенная сердца и с сердцем разбитым, прислонясь спиной к стволу шелестящего листвой дерева?
317
Пикничка (фр.).
«Дорогой папа,
в результате банальной стычки, состоявшейся у меня с неким капитаном Тэппером, членом ложи „Уайлд-Фиолет“, которому я, проходя по вагону, случайно отдавил ногу, нынче утром в лесу близ Калугано я имел с ним дуэль на пистолетах, и вот меня уж нет на этом свете. Хоть мою кончину все же можно счесть разновидностью легкого самоубийства, прошу никоим образом не считать ни дуэль, ни невиннейшего капитана сопричастными к Страданиям юного Вина.{95} Проводя в 1884 г. первое свое лето в Ардисе, я соблазнил твою дочь, которой было тогда двенадцать. Наш знойный роман продлился вплоть до моего возвращения в Риверлейн; он возобновился через четыре года, в нынешнем июне. Подобного счастья я более в жизни не испытывал и ни о чем не жалею. Но вчера вечером я узнал, что она мне неверна, и мы расстались. Не исключено, что Тэппер — тот самый субъект, который был изгнан из одного твоего игорного клуба за попытку вступить в оральную связь с туалетным уборщиком, беззубым старым калекой, ветераном первой крымской войны. Прошу тебя, побольше цветов!
Внимательно перечтя послание, он аккуратно порвал его в клочки. Записка, которую в конце концов он опустил в карман, была гораздо лаконичней:
«Папа,
у меня произошла банальная ссора с незнакомцем, которому я дал пощечину и который пристрелил меня на дуэли в окрестностях Калугано.
Прости!
Ван был разбужен ночным портье, принесшим ему чашку кофе, поставившим ее вместе с местным «колобком» на столик у кровати, привычным жестом подхватив ожидаемый червонец. Портье видом чем-то напоминал Бутейана, каким тот был десять лет назад и каким привиделся Вану только что во сне, который, проснувшись, он теперь вспоминал: во сне прежний камердинер Демона объяснял Вану, что «дор» в названии дорогой ему реки — то же, что искаженное «гидро» в слове «дорофон». Вану нередко снились словесные сны.
Он побрился, вынул оба орошенных кровью безопасных лезвия, кинул их в массивную бронзовую пепельницу, выдал идеальный в структурном отношении стул, быстро принял ванну, поспешно оделся, оставил свои вещи у консьержа, оплатил номер и ровно в шесть втиснулся к небритому и попахивающему Джонни в его последнюю модель «парадокса», дешевого «полугоночника». Мили две или три они тащились вдоль озера по омерзительным местам: угольные насыпи, лачуги, лодочные сарайчики, длинная полоса усыпанной галькой грязи, а вдалеке, за берегом, изогнувшимся вокруг подернутой осенней дымкой воды, — рыжевато-коричневый дым из кошмарных фабричных труб.
— Скажите, любезный Джонни, где это мы? — спросил Ван, лишь только они, свернув с озерной орбиты, покатили по загородному шоссе мимо дощатых коттеджей среди сосен, между которыми было развешано белье.
— Дорофей-роуд! — выкрикнул водитель, заглушая рев мотора. — Ведет прямо к лесу.
Действительно. Ван ощутил легкую боль в колене, которым ударился о камень неделю назад, будучи атакован сзади, в каком-то ином лесу. В тот же миг его нога ступила на мягкую, усыпанную хвоей лесную тропинку, мимо проплыла прозрачная белая бабочка, и с невыразимой убежденностью Ван осознал, что жить ему осталось всего лишь несколько минут.
Повернувшись к секунданту, Ван сказал:
— Это запечатанное письмо в фирменном конверте гостиницы «Мажестик» адресовано, как вы видите, моему отцу. Перекладываю в задний карман брюк. Прошу отправить немедленно, если капитан, который, как видно, уж прибыл в лимузине, смахивающем на катафалк, случайно меня прихлопнет.
Отыскали подходящую поляну, и основные действующие лица с пистолетами в руках встали друг против друга на расстоянии тридцати шагов, как и положено в поединке, описанном во множестве русских романов, преимущественно русскими романистами дворянского происхождения. Арвин попросту хлопнул в ладоши, давая знак стрелять по желанию; Ван заметил справа какое-то пестрое колыхание: двое маленьких зевак — толстая девочка и мальчишка-очкарик в матроске, держатся за одну корзинку с грибами. Мальчишка не тот, что грыз шоколад в купе у Кордулы, хоть очень похож, и как раз, когда мозг Вана был занят этими мыслями, в левый бок ему вонзилась пуля, выбивая, как показалось, все, что было с этой стороны. Ван покачнулся, но удержался на ногах и с видом, полным щеголеватого достоинства, разрядил свой пистолет в едва разгорающееся зарей небо.
Сердце билось ровно, мокрота оказалась чиста, легкое не задето, однако где-то под мышкой слева неистовым жаром отдавалась боль. Кровь, просачиваясь сквозь одежду, струилась по брючине вниз. Медленно, осторожно он опустился на землю, привалившись на правую руку. Накатил страх потерять сознание, но все же, видно, на какой-то момент он отключился, потому что внезапно увидал, как Джонни, уже овладев его письмом, запихивает конверт к себе в карман.
— Да порвите же, идиот! — процедил Ван, невольно застонав.
Подошел капитан и с довольно-таки унылым видом сказал:
— Ну вы уж теперь не в состоянии продолжать, да?
— А вам уж не терпится… — начал было Ван: он хотел сказать «вам уж не терпится еще разок схлопотать по физиономии!», но вдруг почему-то весело рассмеялся на слове «не терпится» и от растянутых в смехе связок внутри так мучительно заныло, что он осекся, сник, на лбу выступила испарина.
Меж тем Арвин переоборудовал лимузин в карету скорой помощи. Разложили газеты, чтоб не запачкать обивку, а капитан суетливо добавил поверх нечто напоминавшее мешок из-под картошки или чего-то еще, гнившего в бардачке, а потом, порывшись в багажнике, бормоча что-то типа «только чужой крови мне не хватало» (слова по всем статьям кстати), решился пожертвовать старый замызганный макинтош, на котором по дороге к ветеринару испустил дух любимый кобель.
Сперва Вану казалось, будто все еще лежит в машине, но он уж находился в общей палате больницы «Вид на озеро» («Вид на озеро»!) на кровати меж двух рядов разноперевязанных, храпящих, бредивших и стонущих больных. Едва осознав, где находится, Ван первым делом возмущенно потребовал, чтоб его перевели в самую комфортабельную в данном заведении отдельную палату, доставив при этом из «Мажестик» его чемодан и альпеншток. Затем поинтересовался, насколько серьезна рана и как долго он будет еще прикован к постели. Третьей акцией Вана было возвращение к тому, что составляло единственную причину посещения им Калугано (посещения им Калугано!). Новое его обиталище, откуда безутешные монархи, мечась в беспамятстве, перекочевывали в мир иной, оказалось белым воспроизведением его гостиничного номера — белая мебель, белый ковер, белые кровати. Вкраплением, так сказать, явилась Татьяна, юная, чрезвычайно миленькая и неприступная сестра милосердия, темноволосая и с прозрачной кожей. (Что-то в ее манере и поведении и еще гармоническое единство шеи и глаз, составляющее особое, с трудом, но все же постижимое таинство женской прелести, фантастически, мучительно напоминало ему Аду, и он жаждал освободиться от этого образа, неистово устремляясь во власть чар Татьяны, очередного своего ангела-мучителя. Вынужденная ограниченность движений мешала привычной комиксной погоне за достижением цели. Он умолял ее помассировать ему ноги, а она, испытующе глянув на него умными, серьезными глазами, перепоручила это занятие Дорофею, массажисту с мясистыми лапами, силачу, способному шеей вытянуть немощного больного из постели, если тот вцеплялся руками в мощный его загривок. Когда же Ван однажды изловчился потрогать Татьянину грудь, та заявила, что непременно пожалуется, если он возобновит свои, как она неожиданно для себя метко окрестила, «соблазнительные забавы». Наглядная же демонстрация его желания при смиренной мольбе пожалеть-приласкать была пресечена строгим напоминанием, что, мол, иным почтенным джентльменам за проделывание того же в общественных местах пришлось довольно долго отсиживаться за решеткой. Хотя много позже Татьяна написала ему красными чернилами на розовой бумаге восхитительное грустное письмо; но тут вмешались иные чувства и события, и больше он ее никогда не встречал). Чемодан его тут же доставили из гостиницы, хотя трость отыскать так и не удалось (должно быть, она совершает ныне с кем-то восхождение на гору Веллингтон, а может, сопутствует какой-нибудь леди, отправившейся «по куманику» где-то в штате Орегон); итак, лечебница обеспечила Вана Третьей Тростью, довольно-таки симпатичной, узловатой палкой цвета темной вишни, с мощным изогнутым резиновым наконечником. Доктор Фитцбишоп поздравил Вана с тем, что ранение неглубокое, пуля легонько резанула, даже можно сказать, лишь слегка задела большую serratus [318] . Док Фитц отметил исключительную способность Вана к заживлению ран, которая явно была налицо, и пообещал, если в течение трех дней тот будет недвижим, как бревно, то уже дней через десять сможет обходиться без антисептиков и бинтов. Любит ли Ван музыку? Ведь спортсмены любят музыку, не так ли? Не хочет ли, чтоб ему принесли соноролу? Нет, Ван музыки не выносит, но, быть может, доктор, такой любитель концертов, знает, как найти музыканта по имени Рак? «Палата номер пять!» — тотчас последовал ответ. Ван, решив, что это название музыкального произведения, свой вопрос повторил. Может ли оказаться адрес Рака в магазине музыкальных инструментов Арфера? Да, раньше семейство снимало дачку чуть дальше по Дорофей-роуд, ближе к лесу, но теперь они там уж не живут. В палате номер пять содержатся безнадежные больные. У бедняги всегда была больная печень и весьма слабое сердце, но вдобавок в его организм проникла какая-то отрава; в здешнем «лабе» не смогли выявить возбудителя и теперь ждут результатов анализа отправленных в Лугу его престранных, зеленых, как лягушки, фекалий. Сотворил ли подобное Рак над собой сам, неясно, он хранит молчание; вероятней всего, это дело рук его жены, которая увлекается индуистско-андским колдовством, и недавно в палате для рожениц с ней приключился тяжелейший выкидыш. Именно, тройня! — как вы догадались? Так вот, если не терпится повидать старого приятеля, как настанет время, усадят Вана в кресло-каталку, сразу Дорофей и отвезет его в палату номер пять, так что рекомендую поколдовать, ха-ха, над собственными, так сказать, плотью и кровью.
318
Лестничную мышцу (лат.).