Адам и Эвелин
Шрифт:
Адам снял руку с перил, чтобы не создавалось впечатления, что он загораживает ей дорогу. Он с удовольствием положил бы руки в карманы, но в левой руке он держал бумажный пакет с фруктами, который прихватил, вставая.
— Ты не хочешь подождать?
— Чего?
— Может, поговорим?
— О чем?
Адам страдальчески скривил губы:
— О том, что произошло.
Он не мог отвести взгляда от накрашенных алым лаком ногтей, ярко блестевших на ногах. Она была в босоножках.
— Если тебе есть что сказать.
Она
— Мне очень жаль, прости, пожалуйста.
Он смотрел ей в лицо ровно до тех пор, пока не увидел, что она покачивает головой. Затем его взгляд снова соскользнул к ее ногам. В то время как он терзался страхом, что она что-нибудь с собой сделает, она, судя по всему, красила ногти.
— Мне очень, очень жаль.
— Мне тоже очень, очень жаль, Адам. — Эвелин так преувеличенно кивала, словно говорила с ребенком.
— А если я скажу тебе, что ничего, ничего такого не было, о чем ты подумала, мы с Лили знаем друг друга…
— Ты что это? — перебила она его.
— Что?
— Ты лжешь. — В ее голосе звучало разочарование, словно она опасалась именно такого поворота событий. — Пойду-ка я, пока ты еще большей ерунды не наговорил.
— А что я могу сказать?!
— Ты же сам хотел поговорить. — Эвелин встала.
— Ты просто берешь и сбегаешь?
— Ничего себе «просто». Я пытаюсь всего лишь уйти отсюда, пока меня обухом не огрело.
— Каким еще обухом?
— Пока я не поняла на самом деле, что случилось.
— Все это ничего не значит, ничего!
— Да что ты?
— Говорю тебе!
— Для меня это значит практически все.
— Да ты загляни ко мне в душу, это ничего, ничего не значит, понимаешь? Ты обо всем можешь у меня спросить!
— О чем? Как долго это уже тянется? У тебя только Рената Хорн из Маркклееберга? Ты тащишься от жирных баб? Тебе для разогрева нужны такие телки? Со мной, что ли, стесняешься? Или разнообразия хочется? Творец требует вознаграждения? Ты их работой своей охмуряешь или они к тебе ходят, потому что им дома уже ничего не светит?
Адам втянул губы и начал массировать грудную клетку свободной рукой.
— Я всегда надеялась, что ничего об этом не узнаю, что меня ничто не заставит думать о том, как у вас тут все бывает, когда эти твои создания надевают на голое тело шелковые блузки или ходят с такими огромными вырезами, с задницами, которые ты им уменьшаешь нехуже любого хирурга…
— Эви… — сказал он и ударил правой рукой по перилам.
— Я надеялась, что предательство касается только моих туфель, или сада, или дивана, пусть бы она тебе… Если тебе это нужно, пожалуйста! Но этого я знать не хотела, я не хотела этого ни видеть, ни чувствовать, понимаешь? Когда я с работы бежала, я вдруг словно голос какой-то услышала, он говорил: осторожно, будь очень осторожна! Но я к нему не прислушалась. А теперь я это и почувствовала, и увидела, и теперь все кончено. Конец связи.
Прижав к себе палатку левой рукой, Эвелин взяла свой чемодан и продолжила спускаться по лестнице, пока не остановилась перед Адамом. Ее взгляд скользил мимо него. Она ждала, пока он освободит дорогу.
Адам отступил в сторону, держа пакет, словно букет роз, обеими руками.
— А почему ты решила уволиться?
— Не сейчас.
— Да ладно, скажи.
Адам прислонился к стене.
— Если хочешь знать, они меня обокрали, а потом еще и упрекнули, что я по этому поводу возмущаюсь.
— А что? Что они украли?
— Духи.
— Твои духи?
— Мои духи.
— Которые я тебе…
— Нет. Мне их только что подарили.
— А-а.
— Симона приходила, со своим кузеном, он привез их мне, потому что…
— Это тот, прошлогодний? Эта дутая обезьяна? Да поставь ты чемодан.
— Он, по крайней мере, запомнил, что в тот раз мне эти духи понравились. Я их положила в свой шкафчик, и они пропали.
— Это тоже он привез?
Адам протянул ей пакет.
— Не надо так брезгливо. Это свежий инжир.
— Он к тебе так клеился, ты же сама говорила…
— А почему я должна запрещать к себе клеиться?
— Этому?
— Ты хочешь сказать, что мне нужно было доложить тебе о контактах с Западом? Да я так и хотела, но ты же был занят! К сожалению! Ничего не поделаешь!
— Я же тебе сказал…
— Я сказала, я с радостью обо всем поговорю, но сначала верните мне мою собственность. Тут Габриэльша сказала, что не позволит подозревать себя в чем-то таком. Я у нее спросила, уверена ли она в этом, и, когда она стала настаивать, я сказала, что немедленно ухожу в отпуск. Она потребовала, чтоб я доработала до конца смены и еще завтрашний день, и тогда я уволилась, с концами, хватит.
— А добрый кузен сидел на улице, ухмылялся и встретил тебя с распростертыми объятиями!
— Чушь, они к тому моменту давно ушли.
— Я думал, ты считаешь его навязчивым?
— Мне что, нужно было сказать, что я этого не возьму, что я должна спросить разрешения у мужа и начальницы?
— А теперь ты идешь к нему?
— Эх, Адам. У тебя все мысли об одном.
Эвелин взяла в прихожей свои ключи и открыла входную дверь.
— Могла бы хоть одеться нормально, — сказал он.
— Что-что?
— Надевало пугало в нашем огороде синее с зеленым по последней моде.
Адам вышел вслед за ней и помог ей укрепить на багажнике велосипеда чемодан и палатку.
— Тебя подвезти? — спросил он. — Не будет держаться.
— Погоди, — сказала Эвелин, пошла в глубину сада, присела на бревнышки и пальцем погладила черепаху снизу по шейке.
— Не обижай Эльфриду, — сказала она и подогнула правую брючину. — Воду меняй каждый день. А ночью накрывай решеткой, из-за личинок.