Адель. Звезда и смерть Адели Гюс
Шрифт:
Адель взглянула и так стиснула пальцы, что кости звонко захрустели. Действительно к Ремюза с приветливой улыбкой шел Робеспьер. Вот он подошел к нему, горячо пожал руку и стал говорить что-то, потом полуобнял за плечи Лебефа, после чего все они стали пожимать друг другу руки.
— Жозеф! — с ужасом прошептала Адель.
— Да, вот где опасность… — начал было Крюшо, но вдруг сразу его голос пресекся: под влиянием его пристального взгляда Ремюза обернулся и сказал что-то Робеспьеру, который тоже обернулся и пристально посмотрел на агента.
— Пойдем отсюда, — шепнул Крюшо вставая, — и помни: ни слова упрека Лебефу! Все дело повернулось в самую скверную сторону… У них явились подозрения… Будь приветлива и мила с Лебефом, наговори ему комплиментов по поводу его защитительной речи. Это собьет их с толка… Иначе беда!.. А, гражданин Дюран! — приветливо заговорил он, кланяясь высокому, толстому мяснику, проталкивавшемуся мимо них к выходу. — И вы тоже здесь? Не правда ли, как возвышает и облагораживает душу созерцание этого нелицемерного народного судилища?
— Истинно так, гражданин комиссар! — ответил толстяк, с силой потрясая своей огромной мохнатой лапищей тонкую, жилистую руку Крюшо. — Мое почтенье, гражданка! Да-с… зрелище, поистине возвышающее душу настолько, что… не худо бы выпить за здоровье наших судей!
— Вот истинно патриотическая мысль! — подхватил тонкий, вертлявый мужчина лет тридцати, с плутоватыми, бегающими глазами и головой иезуита, на которой взгляд невольно искал следы тонзуры (У католических священников: выбритое место на макушке.).
И действительно гражданин Фушэ готовился к духовной деятельности, но его вырвал из нее ураган революции.
— Так пойдем к отцу Рено промочить глотку! — весело подхватил Дюран, увлекая за собой Крюшо с Аделью и Фушэ и зазывая по дороге всех встречных знакомых.
В кабачок отца Рено они пришли уже довольно внушительной толпой, для которой пришлось сдвинуть вместе несколько столиков. Через минуту дочь кабатчика, восемнадцатилетняя Сесиль, притащила целую корзину вина, которую впору было бы донести любому парню. Но Сесиль — тонкая, очень красивая — отличалась недюжинной физической силой, и, когда Дюран на правах старого знакомого вздумал облапить ее и посадить на колени, она энергичным движением сразу освободилась от него. Затем, подняв из-под густо сросшихся черных бровей пламенно-угрюмый взгляд темных глаз, девушка коротко спросила:
— Ну?
— Все обошлось на славу, красавица! — ответил Дюран, с полуслова понимая вопрос любимицы. — Семерых отправили в гостеприимные объятья матушки-гильотины, двоих изгнали!
— Семь и два — девять! — лаконично заметила Сесиль.
— Ах, ты, ненасытная! Десятого — Ремюза — оправдали. Да и то сказать, гражданин Лебеф мастерски провел его защиту и доказал…
— Или вернее: ему позволили доказать! — поправил Фушэ, вытягивая свою лисью мордочку.
— Доказал невиновность Ремюза, хочешь ты сказать, гражданин? — с усмешкой договорил Крюшо. — Полно, господа, будем, прежде всего, справедливы! Конечно, нельзя отрицать, что Лебеф произнес красивую, дельную речь. Но, как заметил гражданин Фушэ, Лебефу именно «позволили» произнести эту речь. Ведь зажал же честный Герман рот остальным защитникам! Может быть, они тоже сказали бы что-нибудь дельное, привели бы убедительные доказательства! Но к чему? Участь их подзащитных была заранее решена, так зачем же даром терять время?
— Да разве участь Ремюза тоже не была решена заранее? — спросил подмигивая Фушэ.
— Да… но… для обвинения всегда есть мотив: патриотизм. А для оправдания… Тут надо было втереть очки общественному мнению. Вообще я никого не осуждаю, я понимаю: все мы — люди. Но будем же справедливы в оценке фактов, граждане! Вы вот говорите, что Лебеф что-то доказал. Но вы судите по тому, что вы слышали, а я… Не забудьте, что первоначальное следствие вел я! Ну, так вот: те улики, которые были приведены на суде, принадлежат к числу самых невинных, а были и посерьезнее… Но — странное дело! — ни на допросах, ни на суде о них и речи не было. — Крюшо встретил пытливый, явно ироничный взгляд Фушэ и невольно смешался, поняв, что пронырливому расстриге отлично известно, что комиссар лжет самым бессовестным образом; но во взгляде Фушэ, кроме иронии, чувствовалось открытое одобрение этой лжи, и Крюшо быстро оправился: он вспомнил, что Фушэ принадлежал в конвенте к числу тех лиц, которые осторожно, тайно, но упорно подкапывались под Робеспьера. — Я опять повторяю: не будем осуждать, но останемся справедливыми! — продолжал он. — Робеспьеру не так-то легко отправить на гильотину человека, оказавшего ему личную услугу. Велика ли беда, если одним аристократом останется больше? Франции это не повредит, а…
— Ну да «мне это ничего не стоит, а им доставляет большое удовольствие!» — как ответила на исповеди молодая грешница, спрошенная духовником, почему она так уступчива в грехе, — вставил Фушэ.
— Я не могу допустить, чтобы Робеспьер был способен из личных чувств пойти против справедливости и блага государства! — заявил нахмуриваясь Дюран.
— О, конечно, тебе трудно поверить этому! — насмешливо возразил Крюшо. — Помнишь, что ответил тебе наш великий человек, когда ты пришел просить к нему за сына своего друга: «Какое дело государству до личных чувств? Берегись, гражданин! Ходатайствуя за преступника, ты сам взваливаешь на себя часть его вины!»? Но ведь это он говорил про других! Ну, а для себя у него другие законы.
— Робеспьер — гнусный, вредный лицемер! — резко заявила Сесиль, сверкнув пламенным взором. — Фу, гадость какая!.. Помесь сентиментального попа с бездушным палачом. Он — истинный бич Франции, но он сумел забрать нас всех в руки, застращать! Ах, вы, мужчины! Но ничего: если мужчины слишком малодушны во Франции, чтобы сбросить рабское ярмо, то за родину встанет женщина. Слава Богу, Шарлотты Кордэ еще не перевелись у нас!
Крюшо и Адель переглянулись многозначительным взглядом, но сейчас же опустили глаза под насмешливо-пытливым взором Фушэ. Дюран испуганно вскрикнул:
— Сесиль! Безумная девчонка!
Рено окинула толстяка пламенно-холодным взглядом и ответила:
— Ты боишься, что на меня донесут? Ну так пусть! Все равно, мне своей участи не избежать. Однако я исполню до конца свой человеческий долг: осуждать зло повсюду, где его вижу, а, может быть, судьба пошлет мне счастливый случай и… — она не договорила и, резко отвернувшись, вышла из комнаты.
— Вот шалая! — сокрушенно вздохнул Дюран. — И ведь всегда она была такой бешеной! Бывало, маленькой девочкой забьется в угол и сидит, как волчонок. Однажды отец хотел ее силой вытащить, так она ему все руки искусала. Рассердился отец Рено, схватил ее в охапку, задрал юбчонку, да и отстегал ремнем. Сесиль выдержала наказание не пикнув, но, как только отец ее выпустил, схватила глиняную плошку да и пустила ему в голову. Рено опять выпорол ее, а она о него полдюжины стаканов разбила. Побился, да и перестал! Поди-ка, справься с таким зверенышем! А уж невзлюбит кого, так лучше не подходи. Например, ее ненависть к Робеспьеру! Ну что ей за дело до Робеспьера? А ведь вот не возлюбила, так на самую последнюю крайность готова!
— Хэ-хэ-хэ! — захихикал Фушэ. — Ты плохо осведомлен, гражданин Дюран! В данном случае, как и всегда, действуют личные мотивы! Это ведь в теории хорошо выходит, что личные мотивы должны отступать на задний план, а фактически весь мир движется ими! Особенно, если еще крылатый божок Амур вмешается.
— Что ты говоришь, гражданин Фушэ? — удивленно спросил Дюран. — Не хочешь ли ты сказать, что Сесиль влюбилась в Робеспьера?
— О, нет, но здесь довольно презабавная связь причин. У Сесиль имеется друг детства, очень миленький юноша…