Адель. Звезда и смерть Адели Гюс
Шрифт:
— Эй ты, поп! Берегись! — крикнул он задыхаясь.
— Опомнитесь, граф! — глухо ответил священник. — Не вам ли надо беречься?
Плэло судорожно стиснул кулаки, закусил губы, но промолчал. Кинув на священника полный страстной ненависти взор, он решительно схватился за рукоятку ларца и понес его к выходу, однако, сделав несколько шагов, был вынужден остановиться и вновь поставить ларец на пол: резная ручка больно впивалась в пальцы, а сам тяжелый ящик при каждом шаге колотился окованными медью углами о ноги.
— Я в одном только отношении одобряю действия господ якобинцев, — злобно кинул Плэло. — Они совершенно правы, когда без оглядки рубят поповские башки! Лицемеры! От вас — все зло! Вы насквозь пропитаны иезуитской моралью и заражаете ею все вокруг! Только вам обязана Франция всеми ужасами братоубийственной бойни, вы держались за свои привилегии, вы, угрожая Божьей карой, мешали королям снизойти до истинных нужд народа! На вас вся кровь! И вы со всеми своими высокогражданскими принципами — только лицемерный поп! Вам угодно доказательств? Они — перед вами! Не говорили ли вы сейчас, что выдать меня — значит, не довести клятвы до конца. Ну, а выгоняя меня на улицу с такой неудобной ношей, которая сразу обратит на себя внимание первого полицейского, первого рьяного патриота, разве вы этим не выдаете меня?
— Вы правы! — сухо ответил священник. — Подождите! — Он вышел в другую комнату и сейчас же вернулся с парой больших плетеных корзин, в которых разносчики носят зелень. На дне этих корзин виднелись лук и картофель. — Вот! — сказал отец Жером, ставя все это на пол. — Переложите содержимое ларца в обе корзины, засыпьте сверху картофелем и луком, зацепите за этот ремень и возьмите через плечо. Если вас остановят, скажите, что вы еще до закрытия ворот пришли из предместья, но засиделись у…
— Не беспокойтесь, не беспокойтесь, святой отец! — с язвительной иронией перебил его Плэло. — В случае крайней необходимости даже и мирянин сумеет лгать и притворяться не хуже, чем это делают попы… всегда! — Он быстро выложил содержимое ларца на пол и продолжал: — Ну, а уж эту коробочку мне придется оставить у вас! Позвольте мне преподнести ее вам в знак моей признательности и искреннего уважения!
Не обращая внимания на наглое издевательство Плэло, священник поднял с пола ларец, пренебрежительно сунул его обратно в тайник, запер его и вышел из комнаты, не удостаивая графа ни единым словом.
Оставшись один, Плэло принялся разбирать пакетики.
— Наши родовые патенты… — бормотал он. — Ну что же, это пригодится со временем, когда мы усмирим разыгравшуюся чернь! Удостоверение на получение капитала из лондонского банка… Вот это — самое ценное, это — сюда! — он развернул камзол, вытащил из-под рубашки полотняный мешочек, сунул туда документы, застегнулся опять и снова взялся за разборку, раскладывая пакетики с драгоценностями по корзинам. Вдруг его взор упал на довольно объемистый кожаный мешочек. Плэло развязал стягивавший его ремешок, сунул туда руку, и наблюдатель, все еще стоявший приникнув к занавеске, увидал, как на ладони графа засверкала кучка золотых монет. — Это очень приятно! — с довольной улыбкой пробормотал граф. — Мои фонды уже сильно уменьшились, а ведь впереди еще предстоит много расходов! Да… самое главное еще впереди! — и вздохнув, он продолжал свою работу.
Должно быть, юркий человечек решил, что он видел теперь совершенно достаточно. По крайней мере он осторожно спрыгнул на землю и крадучись выбрался из ограды. Быстро и бесшумно добежав до угла улички, он остановился и принялся потирать руки, заливаясь беззвучным смехом.
— Пожива будет знатная! — пробормотал он. — Но что больше всего радует меня, так это торжество моего чутья! Да, да! Полицейским нельзя сделаться, им надо родиться! С помощью большого прилежания и воли можно стать недурным живописцем, поэтом, полководцем, но с одним только прилежанием, без прирожденного таланта не сделаешься даже посредственным полицейским! Тысячи людей проходят перед тобою — все люди как люди! И вдруг в одном из этих тысяч чутье подсказывает неуловимые признаки чего-то особенного. Начинаешь следить, и… хлоп! — он хлопнул в ладоши. — Птичка попалась! Да, но это — уж не птичка, а жирный гусь! Я буду в состоянии извлечь неисчислимые выгоды из обнаруженной мною тайны! Берегись, Робеспьер! Я чувствую, что из этого случая мне удастся выпилить несколько крепких досок для твоего гроба, не говоря уже о том, что моя касса знатно пополнится! — добавил он смеясь и затем быстро пошел дальше.
Пройдя еще несколько кварталов, юркий человечек остановился и пронзительно свистнул. В ответ послышался заглушённый шум колес, и из тумана вынырнули фонари легкого экипажа.
— Домой да поскорее, Жюстин! — сказал юркий человечек, садясь.
Через двадцать минут коляска остановилась перед массивными дубовыми воротами. Жюстин соскочил с козел и принялся отчаянно дубасить в них. Послышался шум бегущих шагов, заскрипел засов, ворота распахнулись, и в них показался работник с фонарем.
Экипаж, въехав во двор, остановился перед подъездом. Работник подбежал к экипажу и, помогая барину сойти, высоко поднял фонарь. Лучи света ударили в лицо юркому и осветили лисью мордочку Фушэ.
— Не откладывай, Жюстин, мне скоро надо будет опять поехать. А ты, Тибо, — обратился он к работнику, — беги и приведи мне сейчас же Ришара, Гаво и Сильвана. Приготовь мне поскорее переодеться, Филиппина, — приказал он старухе-экономке, выбежавшей ему навстречу. — Я промок до костей! И вина мне дай, — кинул он, торопливо проходя к себе в комнату.
Переодевшись, выпив стакан старого хереса и обогревшись перед камином, Фушэ лениво потянулся и мечтательно посмотрел на письменный стол.
— Ах, устал! — протянул он. — Но лениться некогда, «куй железо, пока горячо»! — Часы звонко отзвонили десять ударов. — Боже мой! Уже десять часов! А ведь меня еще ждет Крюшо со своей достойной подругой! Надо поторопиться! — Фушэ еще раз потянулся, зевнул и затем сел за работу.
Первое письмо он написал левой рукой и, запечатав, оставил без надписи. На втором, написанном уже вполне нормально, надпись гласила: «Гражданину-комиссару по охране парижских застав». Покончив с этим, он приказал впустить уже дожидавшихся его Ришара, Гаво и Сильвана — его личных агентов, отличавшихся силой, расторопностью и бесконечной преданностью.
Тем временем, как и предполагал Фушэ, Жозеф Крюшо и Аделаида Гюс с большим нетерпением и волнением ожидали прибытия Фушэ.
— Пойми, Адель, — волнуясь и размахивая руками, говорил Крюшо, — дразнить Робеспьера — это все равно, что к волку в пасть лезть! А Фушэ становится все более и более требователен! Теперь он затеял этот дурацкий «праздник Разума». Да ведь Робеспьер — этот крокодил с повадками попа — на стену полезет от такого богохульства! Ну, да черт с ним, мне-то невелика забота! Но зачем же мы должны принимать участие во всем этом? Шомет и Анахарсис Клоц и без того стараются изо всех сил; казалось бы, достаточно этого дурачья. Так нет, проклятый расстрига с непонятной мне целью хочет запутать и нас в эту кашу. Это при теперешних-то обстоятельствах, когда Ремюза на свободе и у власти, девчонка неожиданно стала поправляться, а мне так чертовски не везет в розысках, что того и жди, меня обвинят в измене нации, да и делу конец! Нет, видно, придется бежать, чтобы спасти свою шкуру!
— Бежать? — презрительно повторила Адель, передернув плечами. — Бежать, чтобы влачить за границей жалкое, полуголодное существование? Ну да, я понимаю еще эту меру, если не останется других, но… ведь я давно говорю тебе: отделайся от Фушэ! Уверяю тебя, мои русские крупинки действуют на славу, я сама видела, а ты из-за какой-то глупой совестливости все не решаешься!
— При чем здесь совестливость! В нашем-то деле? Но, видишь ли, Адель, Фушэ хоть и требователен, да зато щедр.
— На чужой счет!