Адель. Звезда и смерть Адели Гюс
Шрифт:
Талейран проводил его язвительным взглядом.
— Друг мой, — тихо пробормотал он, и каждый звук его голоса был полон ужасной иронией, — почему мне не быть спокойным, раз беспокоишься ты? И к чему я буду таскать из огня горячие каштаны, раз тебе все равно придется поделиться со мною?
Он тихо засмеялся, но тут в комнату опять вбежал за какой-то нужной бумагой Фушэ, и лицо Талейрана сразу приняло прежнее простовато-ленивое выражение.
Между тем Фушэ отправился прямо к Адели.
— Представь себе, — сказал он ей, — с Робеспьером
— Да? — воскликнула она, и ее взор загорелся злобной радостью.
— Болван вздумал остановиться на полпути и, кажется, совершенно не собирается идти туда, куда мы хотим загнать его!
— Да? — снова, но уже совершенно другим тоном спросила Адель.
— Мало того, он готов повернуть обратно!
— Что же делать?
— Надо будет спустить на него собаку… Животное-то готово у тебя?
— Ладмираль? О, да!.. Ну, а когда?
— Сегодня вечером!
— О, наконец-то! По правде сказать, вся эта история мне порядком надоела! А кроме того… я, знаешь ли, нетребовательна, вовсе нет… мало ли вашего брата перебывало у меня… Но этот Ладмираль… Фу, гадина!
— Ну, ну! Награда стоит того! Значит, ты думаешь, что натравить этого болвана будет нетрудно?
— Ручаюсь за это! Но скажи: ты все еще стоишь за свой прежний план? А не лучше ли было бы предоставить все судьбе? Пусть Робеспьер ничего не знает; может быть…
— И ты еще уверяешь, что хочешь мстить! Да разве это — месть? Смерть страшна лишь тогда, когда ее исподволь ждут, а что такое — неожиданная смерть? Робеспьер почувствует легкую боль в груди и погрузится в небытие! Нет, милая моя, тебя такой конец не может удовлетворить, а в мои расчеты он уже вовсе не входит! Но это — моя забота. Ты помнишь мои инструкции?
— О, да!
— Отлично! Но во всяком случае, дай мне знать, если наши расчеты не оправдаются! А пока до свиданья!
Фушэ ушел, Адель вернулась к «собаке, которую пора было спустить с цепи».
Все это время Ладмираль безвыходно пробыл у Адели. С тех пор как под влиянием одурманивающего дыма чанду юноша погрузился в мир фантастических грез, он так и не выходил из состояния радужного опьянения. Мечта заменила ему действительность, он не страдал больше, он был счастлив.
Вино, объятия, чанду, чанду, объятия, вино… Так шли дни, все глубже затягивая мозг Ладмираля в мертвенную беспомощность мысли. Он весь был во власти простейших растительных процессов, искра разума не освещала его побуждений и действий, и сознание не пробуждалось из той нравственной и физической темноты, которая непрерывно окутывала его.
И до того нервная система Ладмираля была подорвана страданиями и беспрерывным пьянством. Последняя неделя «забвения» окончательно сразила ее. Теперь крепкий, скромный, неглупый юноша превратился в разнузданного маньяка!
Адель подошла к Сипьону и при свете молочного фонаря пристально посмотрела ему в лицо. Ладмираль спал тяжелым, беспокойным сном. Дыханье тяжело и со свистом
Адель села в кресло и стала ждать. Вскоре Ладмираль задвигался и тоном капризного ребенка произнес:
— Тереза!
Ответом ему было полное молчанье.
— Тереза! Трубочку!
Теперь Адель презрительно засмеялась. Ладмираль удивленно открыл глаза и вдруг даже привскочил от изумления, пораженный светом, от которого отвык в последнее время. Долго он напрягал зрение, стараясь разглядеть что-нибудь, но прошло немало времени, пока он смог разобрать, что находится в какой-то совершенно незнакомой ему обстановке, в обществе посторонней ему женщины.
— Где же я? — растерянно спросил он, хватаясь за голову. — И кто — ты?
— Вот это мне нравится! — расхохоталась Адель. — Целую неделю целовал-миловал, называл своей Терезой, а теперь «кто — ты?».
— А… Тереза?
— Ну что Тереза? Целуется себе со своим Робеспьером! Что ей еще делать?
Сильная ярость сразу охватила Ладмираля при этом напоминании. Его глаза расширились и засверкали, лицо смертельно побледнело. Он вскочил, и его правая рука невольно потянулась к поясу, как бы хватаясь за нож. Но эта вспышка сразу истощила его. Взор Ладмираля сейчас же померк, юноша вяло опустился на диван и равнодушно пробормотал:
— Пусть… все равно… трубочку!
— Ладно! И без трубочки хорош! — ответила Адель, не трогаясь с места.
Этот ответ опять вывел из равновесия неустойчивую психику несчастного маньяка. Опять безудержный гнев сразу овладел им.
— Подать сюда трубку, сказал я! — крикнул он с пеной у рта, сжимая кулаки и топая ногами. — Ну, что я сказал? Живо!
— Ах, ты, негодная тварь! — крикнула и Адель, вскакивая и вооружаясь хлыстом. — Ты еще осмеливаешься кричать да грозить? Ну, погоди у меня!
Она взмахнула хлыстом и несколько раз изо всех сил ударила им юношу.
Гнев Ладмираля сменился плаксивым смирением. Он упал на колени и пробормотал, всхлипывая и простирая к Адели дрожащие, скрюченные руки:
— Ну прости, не сердись! Я так несчастен… Ведь ты добрая! Ты говоришь: я целовал тебя… Значит, и ты ласкала меня? Значит, тебе было жалко меня? Почему же теперь ты не хочешь сжалиться? Ах, пожалей меня, я так несчастен! Я чувствую, что прежнее страдание с новой силой просыпается в моем сердце, нет сил терпеть его… Как хорошо было не думать, не чувствовать, не страдать!.. И вот опять действительность хочет задушить меня. Ах, сжалься! Дай мне хоть один маленький разочек вдохнуть этого чудного дыма! Трубочку, если в тебе есть капля милосердия, трубочку!