Адмирал Хорнблауэр в Вест-Индии

Форестер Сесил Скотт

– Понимаю, дорогой. А если Рэнсом прибудет раньше «Флоры»?

– Я не могу этого исключить…

– Исключить?

– Я могу сделать предположение, что Рэнсом захочет начать командование с акта милосердия.

– А он захочет?

– Я слишком мало знаю Рэнсома, дорогая. Поэтому просто не могу ничего сказать.

Рот Барбары уже приоткрылся, она уже собиралась произнести: «Неужели для него си-бемоль важнее, чем человеческая жизнь?» – но в то же мгновение она передумала. Вместо этого она сказала другие слова, которые также, и даже еще дольше готовы были сорваться с ее уст: «Я люблю тебя, милый».

Снова их глаза встретились, и Хорнблоуэр почувствовал, как его страсть потоком устремляется

к ней, чтобы слиться с ее порывом, как сливаются реки. Он прекрасно понимал, что все его слова о дисциплине и прецедентах не оказали никакого действия на убеждения Барбары: женщина, даже в большей степени, чем мужчина, склонна оставаться при своем мнении, если ее принуждают переменить его против воли. Однако Барбара не сказала этого, она сказала нечто иное. И это иное, как и всегда, более подходило к обстановке. И ни малейшим изменением тона, ни ничтожнейшим движением брови она не коснулась в разговоре того факта, что у него отсутствует музыкальный слух. Не всякая из женщин отказалась бы использовать этот аргумент, как имеющий важное значение в данном деле. Она знала об отсутствии у него слуха, и он знал, что она знает, и она знала, что он знает, и так до бесконечности, однако при этом не было никакой необходимости ни ему сознаваться в своем недостатке, ни ей признаваться о своей осведомленности. И он любил ее.

На следующее утро он сказал себе, что главнокомандующий в Вест-Индии, даже если он ждет смены, и даже если к нему только что прибыла жена, все еще должен выполнять свои обязанности. Но все же очень приятно было идти вместе с Барбарой через адмиральский сад. Она проводила его до калитки в высоком палисаде, ограждающем доки. Получилось немного неудачно, что как раз в тот момент, когда Эванс отворил калитку, с другой стороны палисада показался Хаднатт, которого вывели на прогулку. Он шел между двумя шеренгами морских пехотинцев, состоящих под командой капрала. Стража была в парадной форме и с примкнутыми штыками, а Хаднатт без головного убора, как и положено заключенному, находящемуся под следствием.

– Караул, стой! – проревел капрал, увидев адмирала. – Караул, на плечо!

Прежде, чем попрощаться с женой, Хорнблоуэр официально отдал честь в ответ.

– Караул, к ноге! – ревел капрал на манер, принятый в морской пехоте, словно караул находился не в двух шагах от него, а на другом конце доков.

– Это тот самый музыкант Хаднатт, дорогой? – спросила Барбара.

– Да, – ответил Хорнблоуэр.

– Заключенный и караул, направо. Шагом марш! – рявкнул капрал, и маленькая группка зашагала прочь. Барбара смотрела, как они уходят. Она могла видеть, что Хаднатт повернулся к ней спиной и не знает о том, что она на него смотрит. До этого момента она удерживала себя от разглядывания человека, который скоро предстанет перед судом, где пойдет речь о жизни и смерти. Строгий мундир морского пехотинца не мог скрыть его неуклюжей, подростковой фигуры, солнце играло в белокурых волосах.

– Это же совсем еще дитя, – сказала Барбара.

Это мог быть еще один не относящийся к делу аргумент, который не стоило использовать в споре с мужем, когда речь шла об исполнении им его должностных обязанностей. Семнадцать или семьдесят, но человек, обязанный повиноваться приказам, должен им повиноваться.

– Он действительно не слишком взрослый, милая, – согласился Хорнблоуэр.

Затем он поцеловал Барбару в подставленную ей щеку. Он не был уверен, что адмиралу в полном облачении допускается целовать на прощание жену в присутствии штаба, но у Барбары не было никаких сомнений на этот счет. Он оставил ее стоящей у калитки и болтающей с Эвансом. Она осматривалась вокруг, бросая взгляды то прекрасный сад по одну сторону палисада, то на по-деловому выглядевшие доки по другую.

Присутствие жены радовало его, хотя это и означало изрядное прибавление забот. Следующие два или три дня прошли в бесконечной череде приемов: островное сообщество горело желанием извлечь все возможное из временного присутствия супруги адмирала, происходившей из рода пэров и по праву принадлежавшей к самым голубым кровям королевства. Для Хорнблоуэра, с унынием ожидавшего конца своих полномочий, это напоминало развлечения аристократов накануне отправки на гильотину во времена Французской революции, однако Барбару все это радовало, возможно потому, что она еще находилась под впечатлением от пяти тяжких недель, проведенных в море, и стояла перед перспективой следующих пяти.

– Вы много танцевали с молодым Боннером, дорогая, – заметил он, когда они возвращались домой после вечеринки у губернатора.

– Он прекрасный танцор, – ответила Барбара.

– Он в некотором роде подлец, я уверен, – возразил Хорнблоуэр. – Ничего не доказано, но очень сильно подозревают, что он занимается контрабандой, работорговлей и тому подобным.

– Но его приглашают в резиденцию губернатора, – заявила Барбара.

– Как я сказал, ничего не доказано. Однако в связи с моими должностными обязанностями я частенько интересовался деятельностью его рыбацких судов. В один из дней может статься, что вы танцевали с заключенным, дорогая.

– Заключенные веселее, чем военные секретари, – пошутила Барбара.

Активность Барбары изумляла. После развлечений ночи, днем она отправлялась на конную прогулку, и Хорнблоуэр был доволен этим, по крайней мере до тех пор, пока находились молодые люди, соревнующиеся за право послужить эскортом для леди Хорнблоуэр. Он отдавал себе отчет, что его обязанности требуют внимания, да и в любом случае терпеть не мог лошадей. Любопытно было наблюдать, с каким искренним обожанием относятся к ней все: Его превосходительство, юноши, сопровождающие ее во время верховых поездок, садовник Эванс, и вообще все, кто так или иначе сталкивался с ней.

Как-то утром, когда Барбара совершала верховую прогулку, пока не наступила полдневная жара, к Хорнблоуэру в Адмиралти-хауз прибыл посыльный:

– Донесение от капитана, милорд. «Тритон» сигналит. Он входит в гавань с попутным ветром.

Хорнблоуэр застыл на мгновение. Хотя такое сообщение могло прозвучать в любой момент в течение последнего месяца, он все же оказался не готов получить такой удар.

– Прекрасно. Мои наилучшие пожелания капитану. Я скоро буду.

Итак, три года его командования закончились. Рэнсом примет полномочия, может быть сегодня, хотя, скорее всего, завтра, а он останется на половинном жалованье и должен будет отправляться домой. Причудливая череда мыслей пронеслась через его голову пока он готовился встретить Рэнсома: о том, что Ричарду скоро поступать в Итон, о холодной зиме в Смоллбридже, об окончательной проверке его отчетов. Только когда он был на пути к свому катеру, он вспомнил, что теперь освобожден от необходимости принимать какое-либо решение по делу Хаднатта.

«Тритон» не нес адмиральского флага: до тех пор, пока он не прибыл, Рэнсом по закону еще не вступил в командование. Обмен салютами в данный момент означал лишь то, что «Тритон» присоединился в вест-индской эскадре. Рэнсом был дородный мужчина с пышными, по моде, баками с изрядной долей седины. На нем красовалась ленточка члена Ордена Бани, не шедшая ни в какое сравнение с великолепным Большим крестом Хорнблоуэра. Возможно, если он избежит серьезных промахов во время исполнения данной должности, он вправе будет надеяться на возведении в рыцарское достоинство. Рэнсом представил своего капитана, Коулмена, который был совершенно незнаком Хорнблоуэру, а затем весь обратился в слух, внимая рассказу Хорнблоуэра об исполненных мероприятиях и планах на будущее.