Адмирал Хорнблауэр в Вест-Индии
Шрифт:
Этого оказалось достаточно, чтобы вернуть его к реальному положению дел. Оставшаяся часть его жизнь могла исчисляться часами. Скорее всего, он умрет, если не с наступлением темноты, то в лучшем случае с рассветом. И Барбара тоже. Барбара тоже. Лишенное смысла ощущение счастья, зародившееся в нем, мгновенно испарилось, сменившись чувством отчаяния и горем, почти совершенно заполонившими его. Ему пришлось собрать всю силу воли, чтобы подчинить себе как немощное тело, так и измученный ум. А нужно было действовать и думать, как если бы он был полон сил и не испытывал отчаяния. Ощущение, что к его запястью по-прежнему привязан нож, пробудило в нем чувство презрения к себе, которое как всегда, действовало безотказно: он разрезал трос и для безопасности убрал нож в чехол, приготовившись изучать поведение «Милашки Джейн».
Отцепившись,
Частью такого выживания было не думать о жажде, по мере того, как день клонился к вечеру, и желтоватый свет дня сменился темнотой ночи. Это было нелегко, с тех пор как в один момент он понял, насколько ему хочется пить, а теперь его мучила еще и мысль о том, что Барбара страдает от этого также сильно. С этим ничего нельзя было поделать, только стоять в своих путах и разделять с ней эту пытку. С наступлением ночи, тем не менее, ветер утратил тот жар, в котором можно было обжигать кирпич, и стал даже почти холодным, так что Хорнблоуэр начал слегка дрожать. Развернувшись в своих узах, он обнял Барбару и прижался к ней поплотнее, чтобы сохранить тепло. В течение ночи его беспокоило поведение его ближайшего соседа, который постоянно наваливался на него, все сильнее и сильнее, вынуждая Хорнблоуэра время от времени отнимать руку от Барбары и энергично отбрасывать его назад. После третьего или четвертого такого толчка он услышал, как человек безвольно завалился назад, и заподозрил, что тот мертв. Благодаря этому у мачты освободилось дополнительное пространство, и он смог расположиться прямо напротив Барбары, так что та могла откинуться назад, а он поддерживал ее за плечи. О том, что для нее это существенная помощь, Хорнблоуэр мог догадаться, судя по невыносимым судорогам, сводившим его собственные ноги, и крайней усталости всех частей тела. У него появилось искушение, очень сильное искушение, поддаться, предоставить все течению событий, опуститься на палубу и умереть, как тот человек рядом с ним. Но он не мог: не столько из-за самого себя, сколько из-за своей жены, чья судьба находилась в его руках; не столько из-за гордыни, сколько из-за любви.
Вместе с переменой в температуре, ветер начал постепенно терять свою силу. Пережидая эти тяжелые часы, Хорнблоуэр поначалу не смел надеяться на это, но с течением времени все больше и больше убеждался, что это так. Наконец, это стало непреложным фактом. Ветер стихал, по всей видимости, ураган удалялся от них прочь. Спустя некоторое время он превратился в обычный шторм, затем Хорнблоуэр, подняв голову, должен был согласиться с тем, что это не более чем свежий ветер, требующий не более одного рифа – брамсельный бриз, если говорить точнее. Качка, которую испытывала «Милашка Джейн», была по-прежнему сильной, как этого и следовало ожидать: для того, чтобы утихнуть, морю требуется намного больше времени, чем ветру. Ее все еще сильно раскачивало и бросало, она то вздымалась вверх, то низвергалась вниз, но теперь, даже в таком положении, в каком она находилась – погрузившись носом, волны заливали ее далеко не так сильно. Исчезли ревевшие вокруг них водяные водовороты, стремящиеся вырвать их из пут и обдирающие кожу. Им уже теперь не приходилось стоять по пояс в воде, которая теперь не достигала и их колен, исчезла и завеса из брызг.
Вместе с тем Хорнблоуэр заметил и кое-что еще. Шел дождь, ливень. Подняв кверху лицо, он смог поймать своих иссохшим ртом несколько капель пресной воды.
– Дождь! – прокричал он в ухо Барбаре.
Он освободился из ее рук, сделав это, по правде говоря, несколько резковато – его очень беспокоило то, что он может упустить хоть одно мгновение дождя. Стащив с себя рубашку – она превратилась в лохмотья, пока он вытаскивал ее из-под пут, удерживающих его, он подставил ее невидимым каплям дождя, падавшим на них в темноте. Нельзя было терять ни секунды. Рубашка пропиталась морской водой, он с лихорадочной быстротой отжал ее, затем снова распростер под дождем. Выжал несколько капель себе в рот: вода была все еще соленой. Попробовал снова. Ничего ему так не хотелось сейчас так сильно, как того, чтобы ливень продолжался с той же силой, и чтобы брызги морской воды не поднимались такой густой пеленой. Воду, выжатую им из куска ткани, можно было теперь назвать достаточно пресной. Прижав насыщенный влагой кусок к лицу Барбары, он прохрипел:
– Пей!
Когда она схватилась за рубашку руками, он догадался по ее движению, что он поняла в чем дело, что она высасывает из ткани драгоценную влагу. Ему хотелось поторопить ее, чтобы он выпила все, что возможно, пока дождь еще идет. Руки его тряслись от волнения. В темноте она не могла видеть, с каким нетерпением он ждет. Наконец она отдала ему рубашку, и он вновь подставил ее под струи дождя, едва в силах вытерпеть задержку. Потом, откинув назад голову, он прижал ее ко рту, и стал жадно глотать, от удовольствия наполовину лишившись рассудка.
Он чувствовал, как к нему возвращаются силы и надежда – силы приходят вместе с надеждой. Видимо, в рубашке содержалось пять-шесть рюмок воды, но этого оказалось достаточно, чтобы произвести такую огромную перемену. Он снова развернул рубашку над головой, чтобы напитать ее струями дождя, и дал Барбаре, затем она, в темноте, протянула ее ему назад, и он проделал опять то же самое, уже для себя. И когда выжал ее почти досуха, понял, что пока он был занят этим, дождь закончился, и испытал минутное сожаление. Он подумал, что ему стоило сохранить влажную рубашку в качестве резерва, но вскоре перестал укорять себя. Большая часть влаги испарилась бы, да и в воздухе по-прежнему было еще столько соленых брызг, что они сделали бы оставшуюся воду непригодной для питья в течение нескольких минут.
Однако теперь он был лучше способен мыслить: он трезво рассудил, что ветер быстро спадает – ливень сам по себе был свидетельством того, что ураган удаляется, оставляя за собой проливные дожди, столь необычные для этих мест. А еще, над скулой правого борта в небе появился слабый оттенок розового, не той зловещей желтизны урагана, а предвестья нового дня. Он нащупал узлы, удерживающие его, и потихоньку развязал их. Как только последний узел поддался, под воздействием качки он откинулся назад и уселся на мокрую палубу. Каким фантастическим удовольствием было сидеть на палубе, покрытой слоем воды, доходившим до уровня щиколоток. Просто сидеть, и не спеша то сгибать, то разгибать колени, чувствуя как жизнь возвращается в его онемевшие ноги, это было блаженство, и уж вовсе раем показалось бы откинуться назад и, поддавшись искушению, позволить себе заснуть.
Это было то, чего делать нельзя было ни в коем случае. Пока у них сохранялись шансы спастись, а рассвет все более вступал свои права, физическая усталость и недостаток сна являлись вещами, которые нужно было стоически выносить. Принудив себя подняться на ноги, которые лишь с трудом повиновались ему, он заковылял обратно к мачте. Освободил Барбару, и она, наконец, могла сесть, не обращая внимания на залитую водой палубу. Пристроив ее спиной к мачте, так, чтобы она могла таким образом поспать, он снова обвязал ее линем. Она была слишком утомлена, чтобы обратить внимание, а если и обратила, то не подала знака, на согбенное тело, лежавшее в ярде от нее. Он обрезал веревки, удерживающие труп, и отволок его в сторону, используя наклон палубы. Затем посмотрел на оставшихся троих. Они уже пытались развязать узлы на своих путах, и когда Хорнблоуэр начал перерезать канаты, один за другим стали хриплым голосом просить:
– Воды! Воды!
Они были слабы и беспомощны, словно птенцы. Для Хорнблоуэра было очевидно, что ни одному из них не пришла в голову мысль намочить свою одежду под струями ливня, прошедшего ночью, что они смогли, так это пытаться ухватить дождевые капли раскрытым ртом, но все, что им могло попасть таким образом, было сущим пустяком. Он оглядел горизонт. Вдали были видны один или два дождевых шквала, но ничто не предвещало, что они могут достичь «Милашки Джейн».
– Вам придется подождать, парни, – сказал он.