Адмирал Канарис
Шрифт:
В январе, когда Канарис находился на юге Германии, погибли Карл Либкнехт и Роза Люксембург, главные руководители «Союза Спартака». На членов ГКД пало подозрение в совершении преступления или в соучастии Правительство страны дало санкцию на расследование преступления, которое вызвало большой резонанс в стране и за рубежом. Напряженная ситуация еще больше осложнилась, когда коммунистическая газета «Роте Фане» из-за бестактности представителей партии независимых поставила социал-демократов и представителей «Союза Спартака» перед необходимостью опубликовать неизвестные прежде подробности, касающиеся обстоятельств смерти руководителей «Союза Спартака». В этом сообщении так ловко переплелись факт и голый вымысел, что возникла совершенно искаженная картина, а в без того возбужденные массы имперской столицы еще больше подлили горючего. Поэтому статья в «Роте Фане» оказалась весьма неприятной как для правительства Германии, так и для руководства ГКД, не столько по деловым, сколько по политическим соображениям. Несмотря на довольно удачные выборы в Национальное собрание, успешно проведенные, главным образом, благодаря защите со стороны правительственных войск, и состоявшееся заседание Национального собрания в Веймаре, правительство оказалось в затруднительном положении. Несмотря на то, что избрание Фридриха Эберта временным рейхспрезидентом могло расцениваться как первый признак начинающейся консолидации, все же решающее слово нового правительства во главе с Шейдеманом было весьма условным. Правительство держалось на двух опорах — правительственных войсках и социал-демократическом рабочем классе. И те, и другие не были абсолютно надежными. Лояльности
В этой пропаганде правдой было то, что большая часть рядового состава и офицеров в правительственных войсках и свободных формированиях, действительно, поддерживала правительство, возглавляемое социал-демократами и находившееся под их влиянием только потому, что они видели в нем наименьшее из двух зол. Ранее уже было сказано, что Канарис в ноябре 1918 г. в конце концов примкнул к «соци» Носке только лишь потому, что видел в нем единственную надежду на восстановление государственного порядка. Так же думали очень многие из его товарищей; некоторые выходцы из старых офицерских семей относились к правительству тех дней, пожалуй, далеко не столь положительно, как он. Те же военачальники, которые видели дальше, чем молодые лейтенанты и капитаны, и которые глубже осознавали свой долг и свою ответственность, находились в затруднении. Они ведь возглавляли не регулярные войска в благополучном правовом государстве, а добровольцев в стране, где гражданская война еще далеко не была закончена. Им приходилось прилагать все свои силы, чтобы не перегружать моральный настрой войск, что могло бы создать угрозу для дисциплины и послушания.
Чтобы представить себе, насколько неустойчивой была политическая ситуация в Германии в те дни, достаточно просмотреть газеты за февраль и март 1919 г. Они все битком набиты сообщениями о попытках путчей, как с правой, так и с левой стороны, сообщениями о покушениях и стачках. Назовем наугад несколько событий: подавлен реакционный путч в Мюнхене, прусский принц Йоахим арестован в связи с этим событием, и хотя выяснено, что он не принимал никакого участия в происшедшем, он был выслан в Пруссию через баварскую границу, — сообщает, к примеру, «Франкфуртер Цайтунг» 19 февраля. Несколькими днями позже читаем сообщение о том, что Курт Эйснер застрелен в Мюнхене на людной улице лейтенантом графом Арко-Валлеем, в баварском ландтаге министр Ауэр, член социал-демократической партии, ранен выстрелами, один депутат от партии центристов смертельно ранен; результатом всего явилась всеобщая забастовка в баварской столице. Забастовки в Рейнско-Вестфальском промышленном районе, волнения в Мангейме, осадное положение во всем Бадене и так далее и тому подобное — вот маленькая антология одной недели. Не трудно представить себе, как должны были влиять эти сообщения на молодых офицеров и солдат правительственных войск. В их душе вследствие того, что они видели в уличных боях, которые велись спартаковцами всеми самыми коварными способами, вырастала слепая ненависть к левым революционерам, которая становилась еще сильнее из-за оскорблений спартаковских народных ораторов и газет, называвших их (офицеров и солдат) «гвардейцами Носке», «сутенерами реакции», «предателями народа», не говоря уже о более грубых выражениях. Для большинства солдат правительственных войск имена Либкнехта и Розы Люксембург были олицетворением врага, против которого должна быть направлена борьба. В том конце, который нашли они оба, рядовой солдат и офицер не могли видеть ничего предосудительного или достойного сожаления. В конце концов, ведь у солдат было четыре с половиной года войны за плечами, и понятия о ценности отдельной человеческой жизни за это время у мужчин на фронте существенно изменились. Также и самые мыслящие среди мужчин в «Эден-отеле», к которым принадлежал и Канарис, не могли полностью освободиться от влияния атмосферы, описанной здесь.
В любом случае ускорение судебного процесса против подозреваемых в убийстве Либкнехта и Люксембург, спровоцированное статьями в «Роте Фане», явилось серьезным испытанием надежности войск.
Между тем прошли недели и месяцы, пока наступило время судебного слушания дела, поскольку одного из главных подозреваемых, солдата Рунге, направленного в свою воинскую часть, но дезертировавшего во время поездки, смогли найти и арестовать лишь в середине апреля на пограничной заставе. Судебное разбирательство состоялось в начале мая перед военно-полевым судом дивизии конногвардейских стрелков, членом которого в роли заседателя был Канарис. Правительство неоднократно оказывало воздействие на суд в такой форме, что это было воспринято подсудимыми как ограничение беспристрастности судей в ущерб им. Тем временем произошли события, которые в глазах общественности совершенно отодвинули процесс на задний план. В Мюнхене провозглашается республика Советов, которая просуществовала около четырех недель и была вновь свергнута в кровавых уличных боях. Известие об убийстве заложников в Мюнхене, облетевшее общественность как раз перед началом процесса по делу об убийстве К. Либкнехта и Р. Люксембург, стало яркой иллюстрацией одичания политической морали в Германии, в котором главным виновником были ультралевые и жертвой которого стали их собственные вожди. И, наконец, за день до начала судебного разбирательства графу Брокдорф-Ранцау в Версале были переданы союзниками условия мира, которые Шейдеман охарактеризовал как «ограниченный сроком смертный приговор». По дороге в зал суда большинство военных судей, как и семьдесят приглашенных свидетелей и семь экспертов, читали берлинские утренние газеты, в которых и левые и правые проклинали эти условия как «насильственный мир».
Несмотря на подобные настроения слушание дела было компетентным и прошло на высоком уровне. Ультралевыми спустя некоторое время была предпринята попытка дискредитировать приговор военно-полевого суда как предвзятый. Также газета социал-демократов «Форвертс», которая хотя и признала, что следствие было проведено тщательно, но высказывала сожаление что четверо офицеров, участвовавших в убийстве Либкнехта, были полностью оправданы, и порочила также приговор по делу об убийстве Люксембург особенно потому, что главный обвиняемый, обер-лейтенант Фогель, был приговорен к тюремному заключению только за служебный проступок и неправомерное использование служебных полномочий, а не за участие в убийстве. Но, по крайней мере в деле Либкнехта, уже по результатам вскрытия, произведенного при участии тайного советника Бира, которые не противоречили показаниям сторон в процессе, вряд ли можно было ожидать другого приговора, во всяком случае не имелось никаких оснований сомневаться в добросовестности судей. Эту точку зрения представляла также газета демократов, которая считала, что и суд присяжных вряд ли вынес бы иное решение. Правда, — писала газета, — сопутствующие обстоятельства психологического свойства предстали бы в другом свете, если бы дело разбиралось в гражданском суде, и вызвало бы больше доверия к приговору, — намек на недоверие к военной юрисдикции и к армии в целом, раздуваемое в широких массах рабочего класса в результате травли, развязанной ультралевыми в прессе. Здесь следует процитировать некоторые интересные замечания из комментария «Франкфуртер Цайтунг» относительно приговора (16 мая 1919 г.): «Если эта часть решения (имеется в виду оправдательный приговор в деле об убийстве Либкнехта. — Прим. авт.) и используется с целью представить весь процесс в виде комедии, то нужно, однако, отметить, что из всех, кто критиковал органы следствия и суда, ни один, как мы видим, не мог представить никаких данных, позволяющих усомниться в добросовестности судей, и что такой умный и беспристрастный наблюдатель, как Штефан Гроссман, который присутствовал на судебном разбирательстве, пришел к заключению, что ни один из судей ни на одну минуту не имел и в мыслях вынести неправосудное решение в пользу обвиняемых».
Историю этого процесса, в котором Канарис, как уже говорилось, принимал участие в качестве заседателя военно-полевого суда, мы описали довольно подробно потому,
Прямой упрек был при этом направлен не на то, что Канарис входил в состав суда в качестве заседателя; его также не обвиняли в пристрастном отношении в пользу обвиняемых. Зато позже, годы спустя высказывались утверждения, что Канарис помог обер-лейтенанту Фогелю через несколько дней после обвинительного приговора бежать из места предварительного заключения. Обстоятельства этого побега до сих пор еще остаются невыясненными. Когда стало известно о побеге Фогеля, берлинская левая пресса обрушилась с резкими нападками на высокие военные ведомства. Наиболее тяжелые обвинения были выдвинуты против прусского военного министерства и руководства конногвардейской стрелковой дивизией; их обвиняли в содействии побегу. Газета «Ди Фрайхайт» («Свобода»), близкая по своим взглядам к независимым социал-демократам, утверждала, что капитан Вальдемар Пабст и некий лейтенант Зухонг будто бы причастны к этому делу. Фальшивый заграничный паспорт для Фогеля был, по мнению газеты, скорее всего, оформлен в паспортном отделе военного министерства, которого, как выяснилось, вовсе не существовало.
Военная администрация провела военно-судебное расследование, в ходе которого был арестован и Канарис по подозрению в пособничестве. Его арест вызвал среди офицеров и рядового состава военно-морской бригады Левенфельда такое большое волнение, что военный суд освободил Канариса из-под ареста под личную ответственность капитана морского флота Левенфельда. Однако он был обязан во время расследования не покидать штаб-квартиру бригады, которая тогда находилась в королевском замке в Берлине. Ни кричащая роскошь окружающей обстановки, среди которой он был вынужден несколько дней находиться под домашним арестом, ни висящее над головой расследование не в силах были заглушить его юмор. Квартира, в которой он находился, и выдвинутые против него обвинения удивительно не вязались друг с другом, это настраивало его на такой шаловливый лад, какого мы никогда у него больше не замечали. По рассказам товарищей, которые в эти дни были вместе в Канарисом, замок был для него приятным заключением. Результат расследования, подтвердивший, что Канарис не имел никакого отношения к побегу Фогеля, более того, его в это время вообще не было в Берлине, положил конец этому аресту.
Одновременно следует заметить, что несмотря на выяснение обстоятельств, обвинения в том, что Канарис, будучи членом военного суда, совершил проступок, оказав пособничество офицеру, обвиненному и осужденному в процессе по делу убийства Либкнехта и Люксембург, спустя годы вновь выдвигались политиками и органами печати левых. Дело Фогеля было драматическим образом вновь начато в подкомитете парламентской следственной комиссии депутатом от социалистической партии Мозесом 23 января 1926 г., когда Канарис, бывший уже капитаном 3-го ранга морского флота, по поручению министра вооруженных сил выступил в роли эксперта по делу попытки мятежа в 1917 г. и при этом вступил в острый поединок с независимым депутатом Дитманом, который сам был одним из главных действующих лиц при осуществлении попытки мятежа. В комиссии на этот раз социал-демократ Мозес помог своему «независимому» коллеге и выразил протест по поводу того, что в качестве представителя министерства вооруженных сил в комиссии присутствовал человек, виновный в соучастии в побеге убийцы Розы Люксембург. Когда Канарис отказался принять в комиссии участие в дискуссии по этому вопросу, левые начали бурную манифестацию. В адрес Канариса обрушились оскорбления, такие как «Убийца! Сообщник!» и это продолжалось довольно долго, пока председателю наконец не удалось восстановить порядок. Официальное сообщение министерства вооруженных сил в тот же день подтвердило полную безосновательность обвинений депутата Мозеса, сославшись на судебное расследование, проведенное в 1919 г. Еще один раз аналогичное обвинение прозвучало пятью годами позже; Канарис к тому времени уже был морским капитаном и начальником штаба в районе Северного моря; обвинение было высказано в связи со свидетельскими показаниями бывшего адвоката Бредерека, известного по путчу Каппа, на процессе политического характера. По данным Бредерека, Канарис, злоупотребив своим положением судьи, мог передать незаконным путем деньги, собранные Национальным союзом немецких офицеров для офицеров, обвиненных по делу Либкнехта — Люксембург, в тюрьму братьям Пфлюг-Хартунг, обвиненным в расстреле Либкнехта, чтобы они могли бежать. И на этот раз расследование дела министерством вооруженных сил показало, что все обстояло совершенно иначе, что только после того, как названным офицерам был вынесен оправдательный приговор, Канарис, с согласия Носке, бывшего в то время министром вооруженных сил, позаботился о том, чтобы эти деньги были выплачены братьям Пфлюг-Хартунг и их товарищам, частично для возмещения расходов на защитника, частично для того, чтобы дать возможность на время исчезнуть из Берлина близким родственникам этих офицеров, которые подвергались непрерывным притеснениям и реальным угрозам со стороны коммунистов. В обоих случаях, в 1926 и 1931 гг., министры вооруженных сил, доктор Гесслер и генерал Гренер, оба истинные демократы, после тщательного расследования происшествий оказывали безоговорочную поддержку своему подчиненному, и этого было достаточно, чтобы отвергать все нападки на Канариса как необоснованные.
В конце мая 1919 г. с Канарисом произошел несчастный случай, который мог привести к более тяжелым последствиям. Вслед за частным визитом в Пфорцхайм для «официального» обручения он поехал и в Мюнхен к капитану Эрхардту, который принимал активное участие в освобождении Баварии от правительства Советов, и хотел оттуда лететь в Берлин. Самолету пришлось сделать под Ютербогом вынужденную посадку на вспаханном поле, и это была далеко не мягкая посадка. Канарис долго страдал из-за контузии, которую он тогда получил. То, что и первый министр вооруженных сил германской республики, в присутствии которого летом 1919 г. велось следствие против Канариса по делу Фогеля, также был совершенно убежден в невиновности последнего, можно понять из того, что через несколько недель мы находим Канариса уже в числе адъютантов министра. Главным адъютантом был майор фон Гилза, ему подчинялись капитан Макс фон Фибан и капитан-лейтенант Канарис. Когда Канарис стал членом штаба Носке, тот уже переехал из бывшего здания генерального штаба («красного балагана») на Лиценбургскую улицу, а оттуда на Бендлерштрассе, где министерство вооруженных сил затем оставалось в течение продолжительного времени. Личные отношения между Канарисом и Носке были хорошими. Лояльность Носке по отношению к офицерам, которые в то трудное время встали на защиту министра социал-демократа, гражданское мужество, с которым он защищал своих подчиненных перед собственными товарищами по партии, которые не доверяли офицерам, снискали ему истинную симпатию и привязанность офицеров, с которыми он работал. Кроме того, этот высокий костлявый человек с приподнятыми плечами и темными глазами за очками в металлической оправе не был лишен юмора; его сухой юмор заставлял звучать в Канарисе струнки его души.
Осенью 1919 г. примирение и консолидация в стране достигли такого уровня, что министр вооруженных сил рискнул отправиться в поездку по южной Германии, чтобы обсудить с главами правительств южногерманских земель вопросы, связанные с ролью армии в качестве гаранта внутреннего порядка. Вначале он отправился в Мюнхен. Фибан и Канарис поехали вместе с министром. В Баварии ситуация была по-прежнему настолько напряженной, что Носке отказался от посещения войск и ограничился переговорами с ведомственными министрами и офицерами штаба корпуса. Кроме того, он посетил советника по лесничеству Эшериха, основателя организации самозащиты, названной его именем; эта организация была в то время немаловажным фактором для поддержания спокойствия и порядка. Далее они отправились в Штутгарт, где состоялись продолжительные беседы Носке с президентом Больцем; одновременно Фибан и Канарис обсуждали положение с первым офицером генерального штаба, ставшим позже военным атташе в Вене, Муффом; и, наконец, они поехали в Карлсруэ, где обязанности офицера генерального штаба в штабе корпуса исполнял Бек, ставший позже начальником штаба корпуса. В Штутгарте и Карлсруэ Носке осмотрел также несколько воинских частей, размещавшихся там. Между министром и обоими адъютантами существовали в тот период непринужденные человеческие отношения, и Носке не сердился, если оба офицера временами позволяли себе безобидные шутки в его адрес.