Адмирал Колчак
Шрифт:
– Интересно, интересно, – проговорил Василий Иванович одобрительным тоном. – Твой вариант романса действительно лучше. А ну, пропой еще!
Послушно кивнув, Колчак сделал несколько вступительных аккордов – на этот раз более сжато, и получилось более печально, и это дошло до Василия Ивановича, глаза у него потеплели – печаль ведь всегда трогает душу, – пропел первый куплет романса целиком.
– Не вмещается в размер, – пожаловался он.
– Вижу, сын. Вторая и четвертая строки. Их надо переделывать. Но нашего таланта на это не хватит. Надо приглашать профессионала.
– Это
– А мелодия получается неплохая. Не думал, что тебе может прийти в голову такое... У тебя есть задатки талантливого композитора.
– А в Петербурге, в Академии наук, говорят, что он талантливый исследователь, – добавила Сонечка.
– В Главном морском штабе считают – талантливый офицер.
Василий Иванович подхватил игру, предложенную Сонечкой.
– А в Императорском географическом обществе Саша – в числе самых сильных картографов.
Колчак рассмеялся.
– Хвалите, хвалите. Смотрите только, не перехвалите – вдруг забронзовею!
Свеча, стоявшая на пианино, задергалась, затрепетала; небольшое, похожее на осенний лепесток, сорванный с ветки, пламя приподнялось над черным шпеньком фитиля и поплыло в воздухе. Оно плыло долго, будто маленький светящийся шар, устремляясь по косой в угол комнаты, но до угла не дотянулось и угасло.
– В красный угол устремилась свечка, – шепотом произнесла Сонечка.
– К иконам, – подтвердил Василий Иванович.
Но икон в гостинице не было – не положено.
«Не к добру это», – мелькнуло в голове Колчака, он почувствовал, как у него дернулась правая половина лица, прижал к щеке руку, задохнулся едва слышно – в конце кондов все приметы касались его одного: ведь он уходил на фронт, а отец с Сонечкой оставались здесь. А здесь пули свистеть не будут. Ни в Иркутске, ни в Москве, ни в Санкт-Петербурге.
Ему показалось, что спина у него сейчас выглядит слишком сутулой – будто гнутая, с искривленным позвоночником и выступающими острыми костлявыми гребнями-лопатками, он поспешно выпрямился, зажег свечу, проговорил просто и спокойно:
– Сквозняк.
На следующий день, 5 марта 1904 года, в Градо-Иркутской Михайло-Архангельской церкви состоялось венчание Александра Колчака с Сонечкой Омировой. В книге бракосочетаний сохранилась соответствующая запись. В графе «звание, имя, фамилия, отчество и вероисповедание, который брак» Колчак записал следующее: «Лейтенант флота Александр Васильевич Колчак, православный, первым браком, 29 лет».
В той же графе по поводу невесты записано следующее: «Дочь действительного статского советника, потомственная дворянка Подольской губернии София Федоровна Омирова, православная, первым браком, 27 лет».
Далее, в графе «кто совершил таинство» указано: «Протоирей Измаил Ионнов Соколов с диаконом Василием Петелиным». «Кто были поручители» у жениха: «Генерал-майор Василий Иванович Колчак и боцман Русской полярной экспедиции шхуны „Заря“ Никифор Алексеевич Бегичев». У невесты: «Подпоручик Иркутского Сибирского пехотного полка Иван Иванович Железников и прапорщик Енисейского сибирского пехотного полка Владимир Яковлевич
Вечером в гостинице, в номере со старым пианино накрыли стол, пригласив, как и положено, поручителей-офицеров, сибирских пехотинцев, которые так же, как и Колчак, готовились отбыть в Маньчжурию, боцмана Бегичева и старинного знакомого Василия Ивановича, худенького, сморщенного, как сушеный гриб, дедка, украшенного тремя серебряными Георгиями, с которыми они, будучи еще юношами, ели землю на склонах Малахова кургана, а потом вместе выбирались из плена. Дедок ел мало, говорил тоже мало, Василий Иванович пытался его расшевелить, но попытка не удалась – дедок и вовсе замкнулся, сделался угрюмым, как сыч.
Впрочем, из застолья он не выпадал, скорее напротив, оттенял собравшихся и потому органично вписывался в вечер. Колчак подумал о том, что если бы не было такого дедка, его надо было бы придумать как некий барометр, по которому можно определять собственное состояние.
Когда прозвучали первые тосты и молодые расцеловались, Колчак выдернул из-за воротника форменного морского сюртука салфетку, произнес, обращаясь к собравшимся: «Простите меня, я отлучусь на десять минут», – извинился перед женой и вышел из номера.
Он появился в номере ровно через десять минут – можно было часы проверять, – и в затемненном, пахнущем свечным варом помещении сделалось светлее, даже на улице, чей серенький морок неохотно пробивался в номер сквозь запыленные стекла, и то стало светлее – в руках Колчак держал букет белых гвоздик.
Софья Федоровна не удержалась, порывисто поднялась из-за стола, на лице ее возникла слабая неверящая улыбка: здесь, в заснеженном Иркутске, когда на улице трещит тридцатиградусный мороз, белые гвоздики? Это что, сон?
Колчак подошел к ней, поцеловал руку, протянул гвоздики.
– Где ты их взял? – растерянно спросила Софья Федоровна. – Ты что, волшебник?
Василий Иванович не выдержал, захлопал в ладоши:
– Браво, сын!
Колчак вновь поцеловал руку жене, улыбнулся отцу, налил Софье Федоровне в бокал вина, себе – водки. Водку он предпочитал всем другим напиткам, считая – и вполне справедливо, – что чище, лучше, вкусное русской водки нет ничего на свете, поднял стопку:
– За то, чтобы ты почаще вспоминала меня, за то, чтобы я остался живым, за воинскую удачу, за то, чтобы я поскорее вернулся на Север, – сказал он и, помолчав, добавил: – И ты со мной. Там осталось столько несделанных дел...
Это была правда.
Через несколько дней Софья Федоровна Колчак вместе со свекром отправилась в Санкт-Петербург, а стонущий от боли лейтенант – его где-то неожиданно просквозило, и у него разыгрался приступ радикулита – на фронт, а точнее, во фронтовой город Порт-Артур.
Часть вторая
Порт-Артур
Недавно прибывший вице-адмирал Макаров был, конечно, душою Порт-Артура.