Адмирал Ушаков
Шрифт:
Вот и повоюй после этого с такими союзниками!
Подготовка к овладению последним оплотом противника сильно затягивалась. Нужны были войска. Правда, за время невольного бездействия к флоту присоединился с двумя кораблями капитан второго ранга Сорокин, которого Ушаков еще из Дарданелл посылал к Александрии для содействия англичанам, а вскоре после него с двумя линейными 70-пушечными кораблями прибыл контр-адмирал Пустошкин Павел Васильевич, друг по Морскому корпусу, где они вместе учились. Силы флота возросли. Но на борту прибывших судов не было десантных войск,
Сенявин советовал обратиться за поддержкой к английскому адмиралу Нельсону, но Ушаков делать этого не стал. У Нельсона были свои трудности он никак не мог овладеть Мальтой. Впрочем, дело даже не в Мальте. Ушаков был уверен, что лорд ему просто откажет. Во всяком случае, в своем письме от 17 ноября 1798 года он не дал ему на то никаких надежд.
Нет, рассчитывать на Нельсона не имело смысла. Надо было искать другой выход. И тут Ушаков вспомнил об Али-паше. У этого властелина войскам нет счета. Только даст ли? А если согласится дать, то как избежать принятия на себя ответных обязательств в связи с его претензиями на некоторые из Ионических островов?
Ушаков, взвесив все, решил снова послать к нему Метаксу, только на этот раз послать не с пустыми руками. Пашу надо было "умаслить" богатым подарком. А из вещей Ушакова большой ценностью была лишь табакерка, усыпанная алмазами, - та самая, что подарил ему султан в день прибытия эскадры в Константинополь. Добрая вещица! Знающие люди утверждали, что цена ей не меньше двух тысяч золотых червонцев. Хорошо бы, конечно, сохранить ее на память, да ведь дело требует!.. Отдал Ушаков табакерку Метаксе, сказал:
– Преподнесешь ее от меня Али-паше, авось что получится...
Получилось! Умаслил-таки Ушаков головореза. Пообещал тот ему через Метаксу прислать для завоевания Корфу три тысячи воинов. А спустя несколько дней, чтобы подтвердить обещание, сам явился. Наряженный в богатейшие одежды, окруженный блестящей свитой.
Ушаков встретил его с учтивостью, на какую был только способен. Почти час беседовали они с глазу на глаз, с участием одного только переводчика. Али-паша все жаловался на константинопольских сановников, говорил, что-де большие взятки давать им приходится, а толку почти никакого, потому как не держатся долго сии сановники на султанских должностях. "Едва успеешь взяткой сделать себе подпору, смотришь, подпора уже без головы, а ты без денег..." Вдруг Али-паша спросил:
– Намерено ли ваше превосходительство распространить то, что делается сейчас на островах, на материковый берег?
Ушаков его понял. Али-паша боялся за захваченную им Перевезу, которую желал сохранить за собой. Чтобы успокоить его, Ушаков дал понять, что он не собирается отторгать греков от подданства султана, а несет независимость только народам, покоренным французами. Али-паша обрадовался, сказал:
– Вы умный адмирал, и я вам пришлю не три, а шесть тысяч албанцев во главе со своим сыном.
Али-паша прислал не шесть и даже не три, а 2500 воинов. Обманул. Пустошкин, введенный в курс дела, предлагал было послать к нему нового гонца, но Ушаков
– Поздно. Ждать больше нельзя. Пора начинать генеральное сражение.
9
Диспозицию сражения Ушаков написал собственноручно. Она сводилась к следующему: против каждой из пяти неприятельских батарей, установленных на берегу Видо, выделялась определенная группа кораблей; в семь утра назначенным кораблям и фрегатам надлежало приблизиться к берегу и с расстояния не более двух кабельтовых открыть по батареям беглый картечный огонь; после подавления неприятельских батарей и перенесения корабельного артиллерийского огня на глубинные опорные пункты противника по сигналу с флагмана начиналась высадка десанта в трех назначенных местах с последующим наступлением в глубь острова.
18 февраля, как только рассвело, корабли стали выстраиваться в боевую линию. Десантники приготовили катера, баркасы, лодки. На первых порах все шло по диспозиции. Но тут Ушакову доложили, что албанцы Али-паши взбунтовались, отказываются садиться на десантные суда и участвовать в штурме острова. Это был удар в спину. Ушаков немедленно поплыл на пустынный берег острова Корфу, недавно занятый русскими и где теперь под их прикрытием находился отряд албанцев.
– Что сие значит?
– накинулся Ушаков на офицеров отряда.
– Почему не выполняете приказа?
– Солдаты не слушаются, - отвечали офицеры, - они говорят, что остров заставлен французскими батареями и там ждет смерть каждого, кто попробует сойти на берег.
– Но батареи будут нами подавлены.
– Они в это не верят.
– А вы?
Офицеры переглянулись, послышались голоса:
– Остров неприступен, взять его невозможно.
Ушаков сокрушенно покачал головой. Пропала его табакерка! Хотя Али-паша и прислал своих албанцев, но какой от них толк! Силой воевать их не заставишь.
– Что ж, - с сарказмом в голосе сказал он, обращаясь к албанским офицерам, - коль так боитесь неприятеля, ступайте все на гору при северной нашей батарее и оттуда, сложа руки, смотрите, как я на ваших глазах возьму остров Видо и все его батареи.
Некоторую часть албанцев все же удалось уговорить примкнуть к наступавшим. Люди эти не столько поддались угрызениям совести, сколько побоялись остаться без добычи. Они поняли, что эти русские и вправду могут взять неприступный остров...
Ровно в семь фрегаты, а за ними и линейные корабли подошли к берегу на картечный выстрел и открыли по неприятельским батареям беглый огонь. Сражение началось.
В линии нападения были только русские корабли. Турецкую эскадру Ушаков оставил в сторонке, чтобы не вносила путаницы в исполнение диспозиции и сигналов. Уже после боя в направленной в Петербург реляции Ушаков так объяснил свое решение: "Кораблей турецких в атаке острова не поставил я с нашими... ибо они не могут скоро лечь шпрингом, как скорость надобности требует, и в это время были бы они против батарей кормами, их с батарей могли бы расстрелять, и они могли бы нам помешать недеятельностью".