Адмиралы мятежных флотов
Шрифт:
Так кончилась пытка этих трех дней, и, кроме адмирала, двух офицеров да нескольких кондукторов, остальные жертвы были спасены. Но эти три кошмарных дня не прошли бесследно и навсегда запечатлелись в наших душах.
Тем не менее команда все еще не была совершенно спокойна, и агитаторы с утра до вечера произносили речи, стараясь ее настроить против офицеров и, в частности, подорвать мое влияние. Они никак не могли простить мне, что оно имело большее значение, чем вся их агитация.
Все вечера до поздней ночи мы с офицерами просиживали в кают-компании. Они не хотели расходиться по
Как результат пережитого было то, что два офицера совершенно потеряли рассудок, и их пришлось отправить в госпиталь. Среди кондукторов трое сошли с ума. Из них одного вынули из петли, когда он уже висел на ремне в своей каюте. Другой же, одевшись в парадную форму, вышел из каюты и стал кричать, что он сейчас пойдет к командиру и расскажет, кто кого убивал. Это очень не понравилось убийцам, и они тут же его расстреляли. В последующие дни в команде все продолжалась агитация против меня. Указывалось на случай с Родичевым как на то, что я обманул команду. Потом был пущен слух, что офицеры, желая отомстить команде, решили взорвать корабль и всех матросов утопить. Все это действовало на нее, и хоть до открытого мятежа не доходило, но все время чувствовалось приподнятое настроение, и приходилось быть начеку. То и дело приходилось разъяснять всякие глупейшие недоразумения, успокаивать и убеждать относиться более критически ко всему происходящему. Пока это удавалось, но не было никакой гарантии, что вдруг опять не возникнут эксцессы.
В скором времени на место убитого начальника бригады был назначен я. Таким образом, мне приходилось возиться уже с тремя кораблями, на которых царил полный развал, недаром бригада после переворота была прозвана «каторжной».
Через несколько времени опять стало заметно сильное брожение среди команд, и пришлось опасаться повторения мартовских событий. Причиной этому послужила усиленная агитация за снятие с офицеров и кондукторов погон, а с унтер-офицеров нашивок как ярких отличий «старого режима».
Когда командующему флотом было донесено об этом, он объявил, что немедленно снесется с правительством по вопросу об изменении формы всего личного состава флота. При этом форма будет без погон.
Однажды, когда я приехал на корабль, меня встретили унтер-офицеры без нашивок, и старший офицер доложил, что команда волнуется и требует, чтобы офицеры и кондуктора немедленно сняли погоны. Я сейчас же вызвал к себе судовые комитеты со всех кораблей бригады и объяснил им, в каком положении находится дело об изменении формы, что необходимо подождать некоторое время, пока она будет разработана и ею обзаведутся офицеры. Комитеты со мной согласились и обещали успокоить команды.
Во время этих переговоров мне дважды докладывали, что поведение команды на «Андрее» становится все более и более угрожающим. Когда после окончания совещания я вышел в коридор, то увидел взволнованного старшего офицера и несколько других, которые вопросительно смотрели на меня, как бы ожидая моего выступления в их защиту.
Тогда я решил положить конец агитации и оградить офицеров от новой опасности. Выйдя на палубу, я громко приказал поднять сигнал: «Ввиду предстоящего изменения формы предлагаю офицерам и кондукторам бригады снять погоны, а унтер-офицерам нашивки».
Когда же все корабли ответили на сигнал, я снял свои погоны. За мной наблюдали. Но кажется, что ни один мускул не дрогнул на моем лице, хотя меня и душили слезы…
Но этого с меня было совершенно достаточно. Очевидно, что такого рода издевательствам не предвиделось конца. Поэтому я решил при первом удобном случае уйти из бригады и вообще покинуть службу на флоте, так как становилось ясным, что больше рассчитывать не на что и что флот с каждым днем все ближе и ближе к полному разложению…»
Судьбы Георгия Оттовича Гадда не прослеживается ни по каким источникам. Известно лишь, что его младший брат, офицер-подводник капитан 1-го ранга Александр Оттович Гадд-2-й, дожил в зарубежье до глубокой старости и скончался в 1960 году. Хочется верить, что и Георгию Оттовичу за его отменную воинскую и гражданскую храбрость даровано было крепкое долголетие.
СУДЬБА КОРАБЛЯ. После кровавых событий в феврале семнадцатого линкор «Андрей Первозванный» простоял в Гельсингфорсе еще год и в апреле восемнадцатого ушел сквозь льды Финского залива в Кронштадт. Там его и настигла торпеда с английского катера в августе девятнадцатого. После тяжелого повреждения линкор встал на капитальный ремонт, который превратился для него в медленную смерть. Сначала сняли орудия и башни, потом и вовсе списали на металл. В 1924 году исключен из судового списка Балтийского флота. Резали его вместе с «Императором Павлом I». Хотя и были оба линкора в расцвете корабельного века - по одиннадцать лет каждому. Себе на погибель зажгли они на клотиках красные огни.
Гельсингфорс. Март 1917 года
В третий день марта, после завтрака, старший офицер «Дианы» кавторанг Рыбкин попросил кордегарда Демидова, столовавшегося вместе с мичманами, задержаться в кают-компании. Отозвав его к полупортику, где рядом с лакированным боком фортепиано торчал зачехленный парусиной казенник сорокапятимиллиметрового орудия, Рыбкин вполголоса, но достаточно внушительно сказал:
– Леонид Николаевич, полагаю за благо прервать вашу стажировку ввиду чрезвычайно напряженного положения в базе и рекомендовал бы вам вернуться в корпус.
Демидов вспыхнул:
– Господин кавторанг, я, как и вы, принимал присягу и потому имею полное право находиться на корабле при любых опасностях.
– Браво!
– усмехнулся Рыбкин и, приоткрыв инструмент, отбренчал одним пальцем туш.
– Это в вашу честь, кордегард. Ответ, достойный выпускника нашей альма-матер… И все-таки… Я попрошу вас выполнить ряд поручений в городе. Первое: сдать письма офицеров на почтамт. Второе: навестить в госпитале больного офицера с нашего крейсера и передать ему презент от кают-компании. Третье: не в службу, а в дружбу заглянуть ко мне на квартиру и передать Наталье Васильевне, что у нас все в порядке и что в субботу я съеду в город. Прошу вас также заночевать в моем доме и составить тем самым охрану моей семье в эту неспокойную ночь.
– Я готов все это выполнить, Борис Николаевич. Но… Но ведь это всего лишь повод для удаления меня с корабля. Не понимаю, чем я не заслужил доверия быть вместе с офицерами?
Рыбкин мягко опустил крышку фортепиано.
– Милый юноша, если вам всего этого мало, то я отдаю вам официальное приказание. Корабельный гардемарин Демидов!
– Я!
– Приказываю вам вручить мой пакет лично командующему флотом вице-адмиралу Непенину. Для вас это убедительно?
– Так точно!
– Пакет я сейчас приготовлю. Прошу вручить его завтра не ранее восемнадцати часов.