Адвокат

Гришэм Джон

Этот щелкопер явно выполняет чей-то заказ.

В двадцать минут десятого мы с Мордехаем подъехали к Моултри-билдинг, расположенному на перекрестке Шестой улицы и Индиана-авеню. Мой адвокат знал, что делает.

Прежде мне не доводилось бывать даже рядом с этим зданием, где заседал окружной суд по гражданским и уголовным делам. К дверям тянулась длинная очередь: все без исключения — судьи, адвокаты, истцы и ответчики — после личного досмотра проходили под аркой металлодетектора. На четырех этажах у залов для заседаний толпились взволнованные люди.

Наше дело рассматривал

достопочтенный Норман Киснер. На дверях зала 114 висел перечень двенадцати обвиняемых, дела которых были назначены сегодня к предварительному слушанию. Я нашел свое имя. По пустоватому залу с озабоченными физиономиями сновали судейские чиновники. Мордехай исчез; в ожидании его я уселся во втором ряду и раскрыл журнал.

— Доброе утро, Майкл!

В центральном проходе Дональд Рафтер обеими руками прижимал к груди кожаный кейс. Рядом стоял сотрудник фирмы, лицо которого я еще помнил, а имя уже забыл.

Я кивнул тому и другому:

— Привет.

В данных обстоятельствах этого было более чем достаточно.

Парочка заняла места в противоположном конце зала.

Как представители потерпевшей стороны, они имели право присутствовать на каждой стадии рассмотрения моего дела.

Но ведь сейчас только предварительное слушание! Я предстану перед судьей, он зачитает обвинения, я откажусь признать себя виновным, под внесенный залог меня отпустят на свободу. Все. Зачем явился Рафтер?

Стараясь сохранять спокойствие, глядя в журнал, я внезапно понял: Дональда послали в суд в качестве грозного предупреждения. Фирма расценивает кражу досье как тяжкое преступление и следит за каждым моим шагом. Из сотрудников, занимающихся защитой интересов фирмы в судебных разбирательствах, Рафтер считался наиболее опытным и агрессивным. В его присутствии мне, похоже, полагалось дрожать от страха.

В половине десятого невесть откуда появившийся Мордехай помахал мне рукой: пора. Мы прошли в кабинет судьи, где после взаимных представлений расселись вокруг заурядного круглого стола. Частная встреча?

Норману Киснеру было по крайней мере семьдесят. Густая снежно-белая шевелюра и того же цвета аккуратная бородка; карие глаза, взгляд, кажется, прожигает собеседника насквозь. С моим адвокатом дружит долгие годы.

— Я только что сказал Мордехаю, — рука Киснера описала в воздухе плавный полукруг, — что в вашем случае столкнулся с весьма необычным делом.

В знак смиренного согласия я наклонил голову. И для меня оно было таким.

— Артура Джейкобса я знаю лет тридцать, как, собственно, и многих других в «Дрейк энд Суини». Там работают очень грамотные юристы.

И с этим нельзя было не согласиться. Фирма всегда брала на работу лучших и отшлифовывала до совершенства.

Восхищение, которое судья испытывал к потерпевшим, начало внушать мне опасения за благополучный исход дела.

— Ущерб, нанесенный кражей досье, чрезвычайно трудно выразить в денежных единицах. В конце концов, пропала пачка бумаг, не представляющих ценности ни для кого, кроме владельца. Продать их кому-то на улице невозможно. Другими словами, обвинять вас в присвоении чужой собственности я не собираюсь.

— Понимаю, ваша честь.

Однако, не будучи в том уверенным, я хотел лишь одного: пусть судья продолжает.

— Давайте исходить из предположения, что досье находится у вас, что из фирмы его вынесли именно вы. Если вы согласитесь в моем присутствии вернуть досье законному владельцу, то я склонен оценить ущерб долларов в сто. Для улаживания дела хватит двух подписей. Естественно, вам придется начисто забыть почерпнутую информацию.

— А если я не верну досье?

— В таком случае ценность его значительно возрастет, а вы предстанете перед судом по обвинению в краже со взломом. Если прокурор убедит присяжных в своей правоте и они признают вас виновным, то от меня будет зависеть только выбор меры наказания.

Суровая складка на лбу, потяжелевший взгляд подтверждали: виновный понесет заслуженную кару.

— Кроме того, вы потеряете право на занятие юридической деятельностью.

— Ясно, сэр. — Я почувствовал себя загнанным в тупик.

Откинувшись на спинку кресла, Мордехай впитывал каждое слово.

— В отличие от остальных дел, назначенных к слушанию на сегодня, в вашем ключевую роль играет фактор времени, — заявил Киснер. — Похищенная информация может стать предметом судебного разбирательства по гражданскому иску. Данный вопрос находится в ведении другого судьи. Мне бы хотелось разрешить уголовный аспект проблемы до того, как вы погрузитесь в дебри гражданского процесса. Опять-таки, повторяю, если исходить из предположения, что досье у вас.

— Каким временем мы располагаем? — поинтересовался Мордехай.

— Думаю, двух недель вам хватит для принятия решения.

Мы с Мордехаем вернулись в зал, где провели час, в течение которого ровным счетом ничего не произошло.

С группой юристов в зале появился Тим Клаузен. Нас он заметил сразу, но не подошел. Мордехай встал, как он выразился, поразмять кости и минут через пять загнал журналиста в угол, где объяснил, что здесь находятся представители «Дрейк энд Суини», которые, наверное, жаждут поделиться впечатлениями с прессой.

Клаузен устремился к последней скамье. Послышались громкие голоса. Рафтер, его подчиненный и журналист двинулись на выход, чтобы закончить спор в коридоре.

Предварительное слушание, как я и предполагал, закончилось. Киснер изложил суть предъявленных обвинений, я отказался от признания вины, подписал какие-то документы и торопливо покинул зал. Рафтера простыл и след.

— О чем вы говорили с Киснером до того, как мы вошли в кабинет? — спросил я Мордехая в машине.

— О том же, что он сказал тебе сам.

— С ним трудно иметь дело.

— Он отличный судья, много лет был адвокатом по уголовным делам. Вряд ли стоило ожидать, что он проявит сочувствие к юристу, совершившему кражу, тем более у коллеги.

— Какой срок мне грозит, если жюри признает меня виновным?

— Он не сказал. Но срок будет.

На перекрестке вспыхнул красный, за рулем, слава Богу, был я.

— Хорош защитничек! Что же делать?

— В нашем распоряжении две недели. Не нужно пороть горячку. Слишком рано.