Адвокат
Шрифт:
— Впрочем, вы не только с нашими сотрудниками конфликтуете, но и оскорбляете представителей других ведомств, поднадзорных нам, что вдвойне безнравственно.
— Кого это я оскорбляю?
— Чернов, которого вы незаслуженно облили грязью, прилюдно причем, с отличием закончил школу милиции, этот офицер на хорошем счету, и вам никто не…
Кровь бросилась в голову Сергею, когда он вспомнил жалкое лицо Чернова, ковылявшего с пистолетом к остывающему телу Касатонова… Уже не очень отдавая себе отчет в последствиях, Челищев хрипло спросил, как
— Что с делом Челищевых делать будете? В архив прятать?!
Николай Степанович словно поперхнулся, побагровел и рявкнул:
— Вы забываетесь, Челищев! Сергей сдавленным голосом, чтобы не заорать от ненависти и злобы, прохрипел-прокаркал:
— Это вы, похоже, давно забыли, где работаете и для чего… Прохоренко был уже не багрового, а какого-то нехорошего синеватого цвета:
— Ах ты… щенок! Не хочешь работать — никто не держит… Клади удостоверение на стол — и куда угодно!
Челищев внезапно успокоился и с интересом посмотрел на Прохоренко:
— А что это вы так занервничали, Николай Степанович? На «ты» перешли… Это у вас в Воронеже так принято?!
— Вон!!! — заорал Прохоренко и, тыча пальцем в стол, задыхаясь, прохрипел: — Удостоверение…
Челищев молча достал удостоверение, раскрыл его и, завернув «блинчиком», швырнул на прокурорский стол. Потом развернулся и, уже стоя к Прохоренко спиной, услышал:
— Готовь дела к сдаче!
Совершенно спокойно Челищев вернулся к столу Николая Степановича, достал ключи от сейфа и аккуратно, не звякая, положил их на полированную поверхность.
Неслышно ступая по ковровой дорожке, Челищев дошел до двери, открыл ее, не взглянув на прокурора, аккуратно, без стука прикрыл и, не глядя на Юлю в приемной, с ужасом смотревшую на него, пошел к себе в кабинет…
Увольнение много времени не заняло. За те несколько дней, пока Челищев сдавал дела, подписывал «бегунок» и расписывался в бухгалтерии, вокруг него образовался вакуум, как будто он заболел проказой. Как назло, не было даже Андрея Румянцева, уехавшего в Генеральную прокуратуру «пропихивать» дело о коррупции в мэрии. Звенящая пустота поселилась у Сергея в душе. Он ни о чем не жалел, но ему было, конечно, плохо, муторно.
Собрав вещи, он сидел в своем кабинете, прощаясь с ним, понимая, что уходит навсегда.
— Здравствуй, Сережа, — в кабинет вошла баба Дуся. — Собрался?
— Заходи, баб Дусь, — обрадовался Челищев. — Посошок со мной примешь?
— Наливай, с хорошим человеком грех не выпить… Челищев налил по полстакана из начатой бутылки «Распутина».
Выпили молча, не чокаясь, как на поминках. Сергей сразу же разлил по стаканам остатки водки.
— Переживаешь? — спросила баба Дуся.
— Да как тебе сказать… — поднял глаза Челищев и осекся.
Морщины у бабы Дуси разгладились, нелепый голубой платочек упал на плечи, обнажив густые седые волосы… На стуле сидела не уборщица, а интеллигентная, мудрая женщина со скорбными, умными глазами.
— Не переживай, Сергей Александрович… Уходишь, и правильно делаешь… Еще бы немного здесь поработал, и перемололи бы тебя, как меня в свое время…
Баба Дуся выпила водку легко и красиво и четкими, уверенными движениями взяла сигарету…
— Я ведь не всю жизнь была «бабой Дусей» — уборщицей-алкоголичкой… Карьера у меня была совсем другая… «Важняком» закончила… «Важняка» за дело банды Толстопятова получила, в Ростове тогда сводная бригада работала… Красивое раскрытие было, Сереженька.
Челищев что-то смутно стал припоминать, удивленно глядя на сидевшую перед ним незнакомую женщину.
— А сломали меня уже потом, на «луковом деле»… Про него ты, конечно, слышал… Много народу через него прошло, много навсегда успокоилось… Братья Седюки завязаны там тоже были, но ушли, не успели мы…
Про «луковое дело» Челищев слышал. Следаки постарше, подвыпив, иногда рассказывали какие-то невероятные истории, что в начале 80-х ковырнула питерская прокуратура по-настоящему «торговую мафию»… Тогда был большой дефицит лука, а по всем отчетам прошли сведения, что урожай лука пропал. На самом деле он был собран, но несколько эшелонов с луком исчезло. А потом партии репчатого лука стали вдруг появляться на рынках… Дело тогда замяли, потому что ниточки шли уже к очень крутым и серьезным людям.
— Не знаю, чего мне тогда не хватало. Умная ведь была уже, битая и стреляная. Меня сначала к ордену представили, когда дело еще только начиналось… Мне бы понять намек, да, видно, гордыня обуяла… Потом — автокатастрофа, какой-то пьяный водитель грузовика буквально растоптал нашу дежурную «Волгу»… Водителя того потом нашли повесившимся… Пока в больнице лежала — два раза «случайно» капельница у меня обрывалась, выкарабкалась чудом… Муж ушел… Потом — мне уже выписываться — сын, Алеша мой, в колхозе утонул… На картошке они были студентами. Он на курс старше тебя учился…
Пораженный Челищев вспомнил эту историю, они только поступили, и весь юрфак гудел про эту смерть, и вспомнил он даже фотографию в траурной рамке с объявлением о дне похорон — она висела на доске расписаний.
— Из прокуратуры я, конечно, ушла… Помыкалась немного юрисконсультом «Ленвторсырья», дошла до ручки — Галка-помойка меня на работу устраивала! Потом — пенсия… Дома сидеть не смогла, устроилась сюда вот уборщицей… Меня тут многие помнят, только вид делают, что не узнают. Да мне и не надо. Мне вообще уже мало что нужно в жизни…
Сергей смотрел на бабу Дусю и не мог поверить в то, что у старенькой уборщицы, оказывается, была такая страшная судьба.
— Так что беги отсюда, Сереженька, пока тебя не пережевали и не выплюнули. А ведь начали уже…
Водка, огромное нервное напряжение последних дней и страшноватый рассказ бабы Дуси сломали ледяную корку внутри. Взяв старую женщину за руку, он неожиданно для себя самого затрясся в рыданиях, выплескивая в теплую сильную ладонь свою боль, обиду, отчаяние и злость…