Аэлита. Гиперболоид инженера Гарина
Шрифт:
— Меня давно удивляло, почему вы его не скормили акулам.
— Мне нужен заложник… Но во всяком случае он-то не попадёт в список «первой тысячи»…
Шельга помолчал. Спросил спокойно:
— Сифилиса у вас не было, Гарин?
— Представьте — не было. Мне тоже иногда думалось, всё ли в порядке в черепушке… Ходил даже к врачу. Рефлексы повышены, только. Ну, одевайтесь, идём ужинать.
82
Грозовые тучи утонули на северо-востоке. Синий океан был необъятно ласков. Мягкие гребни волн сверкали стеклом. Гнались дельфины за
Вдали из океана подымались голубоватые, как мираж, очертания скалистого острова.
Сверху — в бочке — матрос крикнул: «Земля». И стоявшие на палубе вздрогнули. Это была земля неведомого будущего. Она была похожа на длинное облачко, лежащее на горизонте. К нему несли «Аризону» полные ветра паруса.
Матросы мыли палубу, шлёпая босыми ногами. Косматое солнце пылало в бездонных просторах неба и океана. Гарин, пощипывая бородку, силился проникнуть в пелену будущего, окутавшую остров. О, если бы знать!..
83
В далёких перспективах Васильевского острова 43 пылал осенний закат. Багровым и мрачным светом были озарены баржи с дровами, буксиры, лодки рыбаков, дымы, запутавшиеся между решётчатыми кранами эллингов. Пожаром горели стёкла пустынных дворцов.
С запада, из-за дымов, по лилово-чёрной Неве подходил пароход. Он заревел, приветствуя Ленинград и конец пути. Огни его иллюминаторов озарили колонны Горного института, Морского училища, лица гуляющих, и он стал ошвартовываться у пловучей, красной, с белыми колонками, таможни 44 . Началась обычная суета досмотра.
43
Васильевский остров — один из районов Ленинграда.
44
Таможня (тюркск. «тамга» — пошлина) — учреждение, ведающее контролем над перевозкой товаров через границу и взиманием пошлины за ввоз.
Пассажир первого класса, смуглый, широкоскулый человек, по паспорту научный сотрудник Французского географического общества, стоял у борта. Он глядел на город, затянутый вечерним туманом. Ещё остался свет на куполе Исаакия, на золотых иглах адмиралтейства и Петропавловского собора. Казалось, этот шпиль, пронзающий небо, задуман был Петром как меч, грозящий на морском рубеже России.
Широкоскулый человек вытянул шею, глядя на иглу собора. Казалось, он был потрясён и взволнован, как путник, увидевший после многолетней разлуки кровлю родного дома. И вот по тёмной Неве от крепости долетел торжественный звон: на Петропавловском соборе, где догорал свет на узком мече, над могилами императоров куранты играли «Интернационал».
Человек стиснул перила, из горла его вырвалось что-то вроде рычания, он повернулся спиной к крепости.
В таможне он предъявил паспорт на имя Артура Леви и во всё время осмотра стоял, хмуро опустив голову, чтобы не выдать злого блеска глаз.
Затем, положив клетчатый плед на плечо, с небольшим
Какой-то высокий человек в парусиновой блузе медленно шёл навстречу. Минуя, взглянул в лицо, прошептал: «Батюшки», и вдруг спросил вдогонку:
— Волшин, Александр Иванович?
Человек, назвавший себя в таможне Артуром Леви, споткнулся, но, не оборачиваясь, ещё быстрее зашагал по мосту.
84
Иван Гусев жил у Тарашкина, был ему не то сыном, не то младшим братом. Тарашкин учил его грамоте и уму-разуму.
Мальчишка оказался до того понятливый, упорный, — сердце радовалось. По вечерам напьются чаю с ситником и чайной колбасой, Тарашкин полезет в карман за папиросами, вспомнит, что дал коллективу клуба обещание не курить, — крякнет, взъерошит волосы и начинает разговор:
— Знаешь, что такое капитализм?
— Нет, Василий Иванович, не знаю.
— Объясню тебе в самой упрощённой форме. Девять человек работают, десятый у них всё берёт, они голодают, он лопается от жира. Это — капитализм. Понял?
— Нет, Василий Иванович, не понял.
— Чего ты не понял?
— Зачем они ему дают?
— Он заставляет, он эксплуататор…
— Как заставляет? Их девять, он один…
— Он вооружён, они безоружные…
— Оружие всегда можно отнять, Василий Иванович. Это, значит, они нерасторопные…
Тарашкин с восхищением, приоткрывая рот, глядел на Ивана.
— Правильно, брат… Рассуждаешь по-большевистски… Мы в Советской России так и сделали — оружие отняли, эксплуататоров прогнали, и у нас все десять человек работают и все сытые…
— Все от жира лопаемся…
— Нет, брат, лопаться от жира не надо, мы не свиньи, а люди. Мы жир должны перегнать в умственную энергию.
— Это чего это?
— А то, что мы в кратчайший срок должны стать самым умным, самым образованным народом на свете… Понятно? Теперь давай арифметику…
— Есть арифметику, — говорил Иван, доставая тетрадь и карандаш.
— Нельзя муслить чернильный карандаш, — это некультурно… Понятно?
Так они занимались каждый вечер, далеко за полночь, покуда у обоих не начинали слипаться глаза.
85
У калитки гребного клуба стоял скуластый, хорошо одетый гражданин и тростью ковырял землю. Он поднял голову и так странно поглядел на подходивших Тарашкина и Ивана, что Тарашкин ощетинился. Иван прижался к нему. Человек сказал:
— Я жду здесь с утра. Этот мальчик и есть Иван Гусев?
— А вам какое дело? — засопев, спросил Тарашкин.
— Виноват, прежде всего вежливость, товарищ. Моя фамилия Артур Леви.
Он вынул карточку, развернул перед носом у Тарашкина:
— Я сотрудник советского полпредства в Париже. Вам этого довольно, товарищ?
Тарашкин проворчал неопределённое. Артур Леви достал из бумажника фотографию, взятую Гариным у Шельги.
— Вы можете подтвердить, что снимок сделан именно с этого самого мальчика?