Аэрофобия
Шрифт:
Кем-то из великих сказано, что инструкции пишутся для тупых, а умный человек использует инструкцию не буквально, а в соответствии со сложившейся обстановкой.
Рамки наших документов узкие. Но и в узких пределах пилот умеет маневрировать так, чтобы полет был оптимальным. Выходить же за рамки – себе дороже: замордуют объяснительными, отпорют по полной программе, типа, «а почему ты сделал вот так, а не эдак?»
Почему, почему. Потому. Кто не работает, тот не ошибается. Еще одна шишка в мозгах, на память.
Эти летчицкие мозги – они не извилинами покрыты. Мозолями. Извилины нужны на земле, чтобы продумать и
Поэтому услышав дилетантское «и вспомнить-то нечего», летчик заржет. Ему кажется, что это у чиновника, клерка, исполнителя и потребителя, вспомнить, по большому счету, действительно нечего. У нашего брата – ой, есть чего.
Не обижайтесь, добросовестные клерки. Я отношусь к делу, которое вас кормит, с должной степенью уважения. Может быть, для вас это самая прекрасная профессия на земле, как для меня – моя летная.
Я просто перелистал тут «Планету людей» великого Антуана де Сент-Экзюпери. Это он, описывая мысли уставшего пилота, завтракающего после ночного полета в ресторанчике среди клерков, сравнивает жизнь созидателя Полета, борца со Стихией – и «жалкого чиновника». В те времена, видимо, чиновничья профессия была эдаким символом приземленности, что ли, а профессия летчика была окутана ореолом романтизма. Ну… кто на кого учился.
Нельзя превращать летающего человека в формального чиновника. Небо – не та стихия. Бумаги, документы здесь тоже нужны, но они – только фундамент, точка опоры штурвала, твердая ладонь, на которую кладутся жизни пассажиров. А потом эта ладонь несет ваши тела, с душами в пятках, через тысячи километров непростого пути.
Летчик привык к высоте: на высоте ему спокойно. Высота – его рабочее место, как у вас – кабинет или станок. Правда… кто нынче работает за станком, тому вряд ли хватит заработка на полет к морю.
Наш комфорт – гудящая тишина кабины. Наши удобства – трясущееся от болтанки кресло и чашечка расплескивающегося на брюки кофе. Наш покой – отсутствие суеты предполетной подготовки. Мы, наконец, в своем мире. Как птицы, вырвавшиеся из клетки. Свежая стратосферная струя бьет нам в ноздри. Яркий свет отражается от верхней кромки облаков. В разрывах между ними мы видим сумрак небесного дна: где-то там наш причал; но до него еще далеко.
Башни гроз подпирают собою стратосферу – это колонны нашего Храма. Сполохи молний – наши лампады. Мириады звезд – наши ангелы. Золотая заря украшает Лик. Мы преклоняем колена пред алтарем величия и силы Природы.
Какая там борьба со Стихией. Чтение контрольных карт – наши молитвы. Изворотливость – наши земные поклоны. Самоуверенность – наши грехи. Усталость – наш крест.
А вы говорите, летчик выпендривается ради кайфа.
Я на ладонях возношу под купол Храма, пред Богом, ваши безвольные, трепетные, доверившиеся мне тела. Я оправдываю доверие. Я стремлюсь вперед, приближаю вашу встречу с родными, и слезы радости на их глазах – елей на мою душу. В этом – смысл жизни летчика.
Да, в летчики нормальные, «такие как все» люди – не попадают. В Небо идут люди одухотворенные. И не верьте тем, кто утверждает, что нынче в авиацию повалил народ за длинным рублем. Мы – небожители, и кому же, как не нам, жрецам Авиации, знать о Полете больше, глубже и компетентнее. Не рубль правит
Мы – те, кто взвалил на свои плечи более тяжелую, чем у всех, ношу: души людей. Мы поднимаем их от земных забот в горние выси, пред Тем, кто вершит нашу общую судьбу.
И кто ж больше нас, ежедневно предстающих пред Его Ликом, ответствен за жизни доверившихся нам людей.
Разве только Врач.
Вы же не пытаетесь поучать Врача, к которому ложитесь под скальпель?
Риски и страхи пассажира.
Симптоматично: нынешний пассажир озабочен поиском информации. Об авиакомпании, о самолетах, об экипажах. Откуда у него такая специфическая любознательность?
В стародавние времена народ знал о нашем Аэрофлоте только то, что наши самолеты – самые надежные, наши летчики – самые беззаветно преданные, наши тренажеры – самые большие, наше топливо льется самой щедрой струей, и вообще, мы выше меркантильных расчетов. У нас любой строитель коммунизма за одну зарплату может слетать к Черному морю, где лучшие в мире курорты, а бабка в сибирской глубинке запросто летает в соседнюю деревню к куме чайку пошвыркать.
Так ведь оно и было. И топливо лилось рекой, и самолеты наши были самые прочные в мире, и прожорливость двигателей нас не беспокоила… впрочем, пилотов-то беспокоила, но кому до этого было дело. И тренажеры были самые железные. И бабки летали по деревням на Ан-2, и билет стоил два рубля.
А уж на том море места на пляже забивались с шести утра, а очереди в столовку – с одиннадцати. Мы перевозили больше ста миллионов пассажиров в год.
Бывали катастрофы. Во все времена, сколько летают самолеты, летные происшествия случались и будут случаться. Главные причины их всегда одни и те же, они распределяются примерно в такой пропорции: двадцать процентов – матчасть, восемьдесят – человеческий фактор. Человеку разумному свойственно ошибаться. Не ошибается только начальник, который порет на разборе.
Так что катастрофы случались.
Но наспех и глухо объявленные причины катастрофы во времена социалистического реализма тут же забивались громом фанфар, и народ и дальше строил коммунизм, не зацикливаясь на авиационном событии, и спокойно летел на море в очередной отпуск. Фатализм, что ли, такой был.
Грянула перестройка, открылись шлюзы гласности, и вместе с чистой информацией пошла пена рассуждений, измышлений, фантазии и сплетен. Четвертая власть впилась в мозги обывателя и вросла в них, как раковая опухоль.
В огромном потоке околоавиационной болтовни жалкие струйки истины были оттеснены бурунами недоброжелательности и треском жарящихся фактов. Журналисты, честно зарабатывая свой хлеб, бились во все двери, а то лезли и в окна, и, ухватив краем уха словечко, тут же украшали его кружевами домыслов, интерпретаций и апломба. Фраза «это же очевидно» стала их лозунгом. Интервью с подозрительными «авиаспециалистами» стали их аргументами.
И постепенно вокруг авиации возникла истерия. Она, впрочем, проявилась и вокруг других эпатажных явлений: дедовщина в армии, взяточничество врачей и преподавателей, криминальные разборки, аномальные явления, маги, гадалки, экстрасенсы… «лечу от всех болезней…» Ага, лети, лети – от всех не улетишь. Но вокруг авиаперевозок уж особенно вспухла пена. «Ящики» просто дымились.