Аэропланы над Мукденом
Шрифт:
— Наслышан, что вы порой вообще не берете ни гроша.
— Только с нищих. А посему с зажиточных деру втридорога. Вы ведь мильенщик, Петр Андреевич? Стало быть...
От названной суммы Самохвалов чуть не уронил фотоаппарат. По сравнению с ней иные расходы на авиацию — мелочь.
— И даже в случае поражения?
— Проигрыш в суде присяжных — не конец всему, будем бороться дальше. Питерским чиновникам безразличны амбиции местечкового князька. Они и взятку принять смогут, и даже в виде разнообразия справедливость учинить.
На дистанции до Кафедрального собора авиатор смог
— Поверьте на слово, Петр Андреевич, расставаться с деньгами гораздо легче, нежели со свободой на долгие годы. Право, мне бывает безумно жаль страдальцев, вовремя не призвавших хорошего защитника. Их тысячи. Маленькие люди, они падают к земле каплями дождя, но исчезают, как пар, иссушенные жестоким ветром российской юстиции.
Профессиональный краснобай обожал поэтические метафоры. Он глянул на Самохвалова, ожидая признания своему словоплетству, но увидел совершенно неожиданную реакцию.
— Я — идиот!
— Что с вами, голубчик?
— Как я не мог понять этого раньше! Не нужно никакого испарителя. Достаточно распылить бензин во впускной трубе, и его капли мгновенно превратятся в пар. Плевако — вы гений! И потому я заплачу ваш несусветный гонорар, — от сдержанности, посетившей изобретателя после краткой тюремной отсидки, ни следа не осталось.
Подумав, что клиента после суда надобно показать лекарю-мозгоправу, адвокат ступил в творческий хаос мастерской.
В романах великие сыщики имеют помощников, которым можно перепоручить кучу мелких дел. Но Плевако не был сыщиком, не имел доктора Ватсона на побегушках и потому все делал сам. Удостоверившись, что Самохвалов послал брату письмо с подтверждением начальной суммы вознаграждения, знаменитый присяжный поверенный начал визиты. Первой жертвой его коммуникабельности стал судебный следователь.
Как и все провинциалы, облаченные толикой власти, Войнаховский включал годами проверенную тактику: вы там у себя чего-то значите, здесь я — закон и голова, чем никак не удивил визитера. Ответным огнем артиллерии адвокат прострелил главные уязвимые места на теле губернской Фемиды. Услышав грамотные юридические формулировки о незаконном содержании под стражей, крайне сомнительной уголовно-правовой квалификации содеянного, нарушениях при хранении и уничтожении вещественных доказательств, представлявших огромную историческую и материальную ценность, Николай Павлович захотел спрятаться за письменный прибор. А ведь упомянутые поверенным процессуальные нарушения обнаружены им без знакомства с материалами дела. Что же будет, когда он увидит полицейские писульки, составленные специалистами с уровнем образования чуть выше церковно-приходской школы? Судебный следователь, привыкший «раскалывать» обвиняемых на допросе, раскололся сам, предложив москвичу любое содействие, возможное в суровой белорусской реальности, лишь бы не дать ему повод для жалоб в российскую столицу.
— Федор Никифорович, дорогой, войдите в мое положение. Вы уедете, я останусь. Надо мной прокурор, которого губернатор попросил решить дело по всей строгости. А у меня семья, двое деток, выйдя в отставку, я их не прокормлю.
— Вы позволите глянуть одним глазком? — Плевако протянул руку к папке и, не встретив активного сопротивления, углубился в ее изучение. Встречая ляпсусы, запоминал, но не делал выписок, — позднее сможет переписать следственные ляпы после передачи материалов в суд.
— Николай Павлович, предлагаю решить дело миром — изменением обвинения на 1937-ю статью. Мой клиент признает вину, в судебном присутствии обойдемся без исследования доказательств, духовный наставник выпишет осужденному епитимью, на этом — конец. Здесь-то и 1937-я дутая, о вашей квалификации вообще говорить смешно. Не знаю возможностей вашего местного тирана Трубецкого, может, он и запугает местных присяжных, но в столице я дело Самохвалова развалю с огромным скандалом, который неизбежно и вас коснется. Вам сие надобно?
— Понимаю, милейший, и рад бы, да не могу, — следователь для наглядности развел руками. — Прокурор велел мне вести дело по 1929 статье, о чем уже князю доложил.
Плетью обуха не перешибешь, понял адвокат. Если подойти формально и по закону, судебно-прокурорские власти у губернатора в подчинении не состоят. В жизни наоборот получается. Как же далеко благие намерения дворян, положивших Устав уголовного судопроизводства на подпись Александру II, отстояли от губернской реальности.
— Тогда последний вопрос. Я не вижу следов гражданского иска на один миллион рублей за варварское уничтожение аэроплана.
— Никак не вправе его принять-с! Прокуратура не может быть и органом следствия, и ответчиком. Тем паче, приказ о доставке вещественных свидетельств Уставу не противоречит. А что полиция нагородила — увольте, за них мы не в ответе.
— Но вы никак не отразили в деле факт обращения моего клиента с материальным требованием. Химичить изволите, господин Войнаховский?
Не желая выслушивать очередную сопливую сказку о голодных детишках, Плевако сразу предложил выход:
— Клиент подает исковое заявление в письменном виде, вы письменно же ему отказываете.
— Зачем вам это?
— Ну как же. В гражданском судопроизводстве есть альтернативная подсудность. Коли в рассмотрении дела в Минске отказано, обратимся в питерский суд по месту пребывания истца. Как вы полагаете, на чьей стороне окажутся присяжные — юродивого губернатора или героя-авиатора?
Оставив следователя, полного стенаний на свою горькую долю, адвокат про себя усмехнулся. Столько лет, проработав безнаказанно на казенной должности, где взятки норовят всучить не реже чем раз в неделю, Войнаховский не мог оказаться в положении, когда детей кормить нечем. Конечно, некоторые судебные следователи императорской России пытались жить честно и впроголодь на одно лишь казенное жалованье. Ни у кого не вышло.