Аэропланы над Мукденом
Шрифт:
Оглянувшись, Самохвалов увидел, что удалился от точки старта более чем на полверсты. Развернись он ранее, смог бы поставить рекорд — приземлиться в точке старта. Не беда. Он выполнил плавный разворот и снизился у подножия.
Овации не стихали добрых полчаса. Разве что дамы в воздух чепчики не бросали — для чепчиков холодно в феврале. Петю тискали, лапали, похлопывали по плечам. Фотографы, не жалея пластинок и магния, снимали его с князем, с группой военных, на фоне планера. Подтянувшийся к торжествам Можайский оказался вниманием обделен, что его обидело изрядно.
Второй полет особого взрыва эмоций не вызвал. Ракетоплан, испустив облако пара, лихо скакнул в воздух и шлепнулся на лыжи сажень через сорок. Абсолютный
Самохвалов отправил адмирала в помощь Джевецкому развлекать журналистов, сам заправил бак водой и подсунул топку под котел. Прикинув, что давления ждать не менее четверти часа, сам подошел к одной из кучек гостей, занимая их болтовней о будущем авиации и воздухоплавания.
— Что ж мешает вам, пан авиатор, на этом снаряде подняться бардзо высоко, как на первом? — вопрошал дородный господин польско-купеческой наружности.
— Для старта планера я применил силу лебедки, встречный ветер и высоту холма. Главное значение второго снаряда в том, что он взлетел на своем двигателе.
— Он всегда будет лётать на чтердесци саженей? То ест мало.
— Вы видели опытный аппарат, на нем опробуется сам способ активного полета прибора тяжелее воздуха. Высоко и долго будет летать первый из увиденных вами самолетов, когда я поставлю на него бензиновый двигатель. Хотя можно увеличить дальность и у ракетоплана — увеличить объем котла, поднять температуру и давление, — Самохвалов повернулся, указывая рукой на разогревающийся бак, и, верно, сглазил. Или эффект присутствия выстрелил с запозданием.
Неприятное чувство дежа-вю, как на ипподроме у Сковородникова. Баллон бабахнул словно бомба, перепугав дам и лошадей. Самолет подбросило вверх метра на три, заполнив пространство вокруг густым туманом. Петя бросился к своему детищу, за ним грузно топал по снегу старый контр-адмирал.
Паровой котел разорвало по нижнему шву, сорвало с крепления, планер также получил повреждения, к счастью — не фатальные.
— Не расстраиваетесь, Петр Андреич, новое дело завсегда трудное, — прогудел князь-губернатор. — Слава Богу, главный прибор ваш цел. На неделе категорически приглашаю отобедать у меня в Минске — отказа не приемлю-с.
Расстроенный Самохвалов машинально поблагодарил, а не менее удрученному Можайскому заявил:
— Зато мы первые в мире испытали устройство вертикального взлета аэроплана.
Глава 7
25 февраля — 20 апреля 1890 года.
Минская губерния
— Что вас гложет, мой друг? Демонстрации прошли, считай, успешно. Вон, вся пресса заливается, не только «Минские губернские ведомости», но и столичные писаки оживились. Мендель с Кацем ремонт планера закончили, только без парового котла, — контр-адмирал почел за лучшее не напоминать про собственную грусть — в газетах вся слава досталась его партнеру, даже в названии аппарата буквы «само» слагались не из фамилий обоих компаньонов, а только Самохвалова.
Тот, растянувшись на широком диване в номере минской гостиницы «Варшава», медленно накачивался водкой.
— Есть у меня, Александр Федорыч, чуйка, с французских афер ни разу не подводившая. Гладкий период кончается.
— Что же глаголет чуйка сия?
— Дело не только в чуйке, но и простой логике. Во-первых, за время нашего знакомства нет ожидаемого мной всплеска гениальности в двигателях внутреннего сгорания. Я заказал по одному мотору Отто и Бенца, но точно знаю, что пока они негодны. Как ни прискорбно, нам с вами придется
Польщенный моряк не замедлил предложить:
— Что нам мешает прямо сейчас изготовить пропеллер и поставить мотор лебедки на «Самолет-2»?
— Завтра же приступим. Есть и второй неприятный пункт. Мне категорически не нравится преувеличенный интерес губернатора и военных к «Самолету-1».
Не разделяя в целом презрение сугубо партикулярного Петра Андреевича к военно-интеллектуальным поползновениям, Можайский также безо всякого восторга вспоминал артиллеристов, с коими их навязчиво знакомил губернатор во время торжественного приема в честь пионеров авиации.
Князь Николай Николаевич Трубецкой, генерал-лейтенант и всевластный господин Минской губернии, изволил показывать себя покровителем прогресса и искусств. Он вошел в историю распоряжением построить городской театр в Александровском сквере Минска, ничем другим особым себя не проявил, но жаждал. На западе от его владений развивалась Польша, номинально входящая в состав Империи, но гораздо более европейская, на востоке поднимало голову купечество, начинался золотой век русской культуры. Здесь же на границе европейского и азиатского образа жизни перемены шли туго. Губернский город и по архитектуре, и по населению оставался безобразным отсталым еврейским местечком, служба в котором для светлого князя была сродни ссылке или опале. В столицы его не переводили, а радикально изменить Минск, сделав его достойным наследника древнего рода, восходящего к Гедимину, ему решительно не хватало талантов. Послужной список князя, сделавшего карьеру преимущественно в коридорах Военного министерства, и канцелярский жизненный опыт никак не могли помочь в разрешении вопросов руководства крупным западным районом страны, в котором сплелось множество всяческих проблем. Что никак не уменьшило амбиций Гедиминовича.
— Знакомьтесь, господа! Наш российский изобретатель и самородок господин Самохвалов Петр Андреевич, с ним помощник его — контр-адмирал Можайский Александр Федорович, — и в этой торжественно-показушной обстановке губернатор умудрился подчеркнуть, что моряк, идейный конкурент доблестных пехотинцев, даже имея начальное адмиральское звание находится на побегушках у безродного субъекта без титула и чина.
Петр натянуто изобразил радость, его партнер привычно проглотил пилюлю высокопосаженного вояки от инфантерии, пехотные и артиллерийские офицеры все правильно поняли и снисходительно заулыбались. Большинство из них успели принять участие в турецкой войне, основные сражения которой велись на суше, посему считали себя солью земли и главной надеждой Отечества. Гвардейский поручик и наследник княжеского герба Александр Николаевич Трубецкой, гостивший у батюшки в отпуске, сиял среди минских военных, как золотой рубль в кучке потертых гривенников.
К вечеру военные оттеснили от авиаторов дам, пытавшихся привлечь внимание разведенного Самохвалова к провинциальным прелестям их дочек на выданье, и решительно завели разговор о военном применении самолета. Петр отбивался, как мог, объяснял про экспериментальную сущность конструкции, обещал поставить на службу Родине винтовой аппарат, как только к нему поспеет достаточно мощный мотор. Но военным, звереющим от скуки в провинциальном гарнизоне и вцепившимся в новую игрушку, доводы разума не пришлись по душе. Наибольший энтузиазм проявил артиллерийский капитан Дмитрий Борисович Талызин. Он был очевидцем полета и взрыва «Самолета-1» у Планерной горы. Развернув карандашный набросок, пушкарь стал убеждать компаньонов: