Аэропорт
Шрифт:
Он вошёл в гардеробную, где стояли деревянные скамьи и висела заклеенная объявлениями доска. Открыл свой шкафчик и снял с вешалки костюм. На полках лежало несколько его личных вещей. Пусть они лежат. Ему хотелось взять с собой только цветную фотографию Натали. Он осторожно отодрал её от дверцы шкафчика.
Натали — в бикини; озорное смеющееся лицо эльфа в веснушках… распущенные волосы… Он посмотрел на снимок и чуть не расплакался. За паспарту фотографии была заткнута записка:
«Я счастлива, милый, что нежностьКейз сунул снимок и записку в карман. Остальные вещи кто-нибудь выбросит отсюда. А ему не нужно ничего, что напоминало бы об этом месте.
И вдруг он замер.
Замер, осознав, что незаметно для самого себя пришёл к новому решению. Он ещё не знал, к чему это решение приведёт, каким оно покажется ему завтра, и даже — сможет ли он жить, приняв его. Но если не сможет, выход у него всегда есть: бежать из жизни с помощью таблеток, лежащих в кармане.
А пока главное то, что он не пойдёт в гостиницу «О'Хейген». Он поедет домой.
Только одно он теперь уже знал твёрдо: если он останется жить, авиации в его новой жизни не будет места. Правда, осуществить это не так-то просто, как уже обнаружили до него многие, кто раньше работал диспетчером.
«И даже если удастся вырваться, — сказал себе Кейз, — учти: прошлое то и дело будет напоминать о себе». Он будет вспоминать международный аэропорт Линкольна, Вашингтонский центр в Лисберге — и то, что произошло и здесь и там. Можно от всего убежать, но нельзя убежать от воспоминаний. А воспоминания о гибели семейства Редфернов… о маленькой Валери Редферн… никогда не покинут его.
Однако память ведь приспосабливается — правда? — ко времени, к обстоятельствам, к реальности жизни. Редферны мертвы. А в Библии сказано: «Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов». Что было, то прошло.
И Кейз подумал: может быть… может быть… теперь… он сумеет жить, если будет думать прежде всего о Натали и о своих детях, а Редферны останутся грустным воспоминанием, и только.
Он не был уверен, что ему это удастся. Не был уверен, что у него хватит моральных и физических сил. Давно прошло то время, когда он вообще был в чём-то уверен. Но попытаться можно.
Он сел в лифт и спустился вниз.
На дворе, по дороге к своей машине, Кейз остановился. Движимый внезапным импульсом, сознавая, что, может быть, позже он пожалеет об этом, Кейз вынул из кармана коробочку и высыпал таблетки в снег.
18
Из своего автомобиля, стоявшего на ближайшей к полосе три-ноль рулёжной дорожке, Мел Бейкерсфелд видел, как самолёт «Транс-Америки», не задерживаясь, покатил к аэровокзалу. Мела отделяла от самолёта уже половина лётного поля, однако, несмотря на дальность расстояния, ему отчётливо были видны быстро удалявшиеся огни. По радио, настроенному на «землю», Мел слышал, как диспетчеры задерживают у перекрёстков другие самолёты, чтобы дать пройти пострадавшей машине. Ведь на борту её находились раненые. Рейсу два было приказано подрулить прямо к выходу сорок семь, где их ждала «скорая помощь» и служащие компании.
Мел смотрел, как уплывают огни самолёта, сливаясь с галактикой аэровокзальных огней.
Машины «скорой помощи» и аварийки, так и не понадобившиеся, стали разъезжаться.
Таня и Томлинсон были уже на пути к аэровокзалу. Они ехали с Патрони, который поручил кому-то отрулить самолёт «Аэрео-Мехикан» в ангар.
Таня непременно хотела быть у выхода сорок семь, когда с самолёта начнут сходить пассажиры. Похоже, что она могла там понадобиться.
Прежде чем расстаться с Мелом, она спокойно спросила:
— Вы всё-таки приедете ко мне?
— Мне бы очень хотелось, — сказал он. — Если вы не считаете, что уже слишком поздно.
Он смотрел на Таню. Она отбросила с лица прядь рыжих волос, устремила на него свой прямой, открытый взгляд и улыбнулась.
— Нет, не поздно.
Они условились встретиться у главного выхода через три четверти часа.
Томлинсон намеревался взять интервью сначала у Патрони, а потом у команды рейса два. Ведь через несколько часов члены команды, как и Патрони, станут героями. Драматическая история бедствия, которое терпел самолёт, и его благополучное возвращение на землю, подумал Мел, наверняка затмят его высказывания по поводу более обыденных проблем, связанных с трудностями, переживаемыми аэропортами.
Хотя, может быть, и не совсем. Томлинсон, с которым Мел поделился своими соображениями, был репортёр вдумчивый, умный, которому, возможно, придёт в голову связать нынешнюю драматическую ситуацию с не менее серьёзными и не сиюминутными проблемами.
Мел увидел, как покатили куда-то «боинг» компании «Аэрео-Мехикан». Самолёт был, видимо, целёхонек. Теперь его вымоют, тщательно обследуют и отправят в беспосадочный полёт в Акапулько.
Следом за ним двигались разнообразные служебные машины, неотлучно находившиеся при нём, пока он был в плену у стихий.
Мел тоже мог больше не задерживаться на поле. Он сейчас уедет — через минуту-другую. Но уединённость лётного поля, непосредственная близость к полётам — всё это настраивало на размышления.
Именно здесь несколько часов назад, вспомнил Мел, у него возникло предчувствие беды. Ну, и в известной степени оно оправдалось. Беда случилась, хотя, по счастью, и без-рокового исхода. И не аэропорт — будь он плохой или хороший — виноват в том, что произошло.
А катастрофа ведь могла произойти и в аэропорту — тогда она была бы грандиозной, — и всё из-за несоответствия его современным требованиям авиации, что Мел давно уже предсказывал и тщетно пытался выправить положение.
Ведь аэропорт имени Линкольна безнадёжно устарел.
Устарел — и Мел это прекрасно понимал, — несмотря на хорошие кадры, сверкающее стекло и хром, несмотря на объём воздушных перевозок, рекордное число пассажиров, Ниагару грузов, несмотря на перспективу роста и самонадеянную вывеску: «Воздушный перекрёсток мира». Аэропорт устарел потому, что, как это часто случалось на протяжении коротких шести десятков лет существования современной авиации, прогресс в воздухе превзошёл все предсказания. Здесь опять-таки эксперты-прогнозисты оказались неправы и правы — мечтатели, провидцы.