Афганский разлом
Шрифт:
Прозвучавшая долгожданная команда «Отбой» в одно мгновение свалила с ног уставший от изнурительного рабочего дня мотопехотный полк. «Молодые» еле забирались на вторые этажи, для скорости получая хороший пинок старослужащего в «место не столь отдаленное от спины». Никитин также почувствовал на себе тяжелый удар Кабанова и в мгновение ока оказался под потолком на своем втором ярусе. Не прошло и десяти минут, как палатка погрузилась в глубокий, всемогущий «мистер Сон»…
Но долго спать Никитину не пришлось. Он проснулся от сильной тряски. Чья то огромная волосатая рука
– Одевайся, – коротко бросил сержант и швырнул солдату лежащее на тумбочке обмундирование.
Солдат хотел было что-то возразить наглому «дембелю», но тот с такой силой сжал ему ключицу, что разом пропала всякая охота перечить. Молча одевшись, взяв автомат, Сергей медленно побрел к указанному Кабановым месту дежурства.
На следующий день полк начал заниматься благоустройством территории – палаточного городка, который на утро, в первых бликах солнца, казался неотъемлемой частью местного пейзажа. Работы было много (ведь за вчерашний вечер успели убрать лишь мусор, да поставить полевые палатки), но это не мешало, по ходу дела, заводить новые знакомства, искать земляков, демонстрировать друг другу, кто на что горазд, – в общем понемногу осваиваться на новом, незнакомом месте и в новом, большом коллективе.
Сергей познакомился с двумя братьями Бугаевыми – Сашкой и Колькой, одного призыва, с далекого сибирского города Томска. Он немного завидовал этим сильным, мускулистым парням, занимавшихся на «гражданке» борьбой «Самбо». Братья держались всегда вместе и могли дать должный отпор зазнавшемуся «деду», а то и целой группе «дедов» и «дембелей», которые не прочь были бы унизить их человеческое достоинство. . Так было раз в Термезе, когда один «дембель» приказал новеньким, только что приехавшим с молодым пополнением, солдатам, к утру почистить ему сапоги; постирать его грязное белье; подшить белый подворотничок на гимнастерку; погладить ее и в добавок ко всему натереть до блеска пастой «Гоя» пуговицы на кителе и пряжку на ремне. Понятное дело, братья отказались выполнять этот, не входящий ни в какие рамки человеческих отношений, приказ наглого «дембеля», за что им устроили «темную» после отбоя. Но нарвались не на тех, кого можно запросто избить, растоптать, вымазать в «параше»; кому можно без зазрения совести помочиться в рот или затушить на лбу сигарету, как довольно часто делают с «неугодными», ослушавшимися приказов «дедушек Советской Армии» молодыми солдатами, не имеющими ни силы воли, ни элементарного чувства достоинства к самим себе. Зачастую такие солдаты, физически хилые, трусливые, замкнутые в себе и становятся
Сергей как-то, еще на гражданке, слышал от пришедшего с армии знакомого, что один прапорщик – гомосексуалист, удовлетворял свои потребности в каптерке с молодым солдатом, который, будучи по своей натуре боязливым и мнительным, попал под влияние педераста, – и вырваться уже не мог, т.к. любое проявление нежелания идти в осатаневшую каптерку пресекалось зверскими избиениями или самого прапорщика, или подосланных им «шестерок». В конце концов парень повесился ночью в умывальнике, находясь в наряде дневальным по роте…
Нет, не на таких нарвались «деды», пытаясь расправиться с братьями Бугаевыми. Итог: у двух «дедушек» перелом ключицы; у одного вывернута ступня; остальные отделались внушительными синяками и ссадинами, – отнюдь не украшающими их «мужественные лица». Все… Больше к братьям старослужащие не обращались за помощью, а тот, наглый «дембель», приказавший «пошестерить» и вовсе затих, словно и нет его в расположении.
Бугаевы быстро завоевали симпатии окружающих и Сергей, понятно, был доволен своими новыми знакомыми.
Миша Пеньковский, – шабутной, темноглазый весельчак, к тому же превосходно играющий на гитаре, где-то раздобытой в соседнем пустующем кишлаке, – сразу стал «своим парнем», душой коллектива. Он знал много разных песен, в том числе армейских, что послужило пристальным вниманием к нему со стороны «дембелей» и теперь в его прямые обязанности входило убаюкивать на сон грядущий «дедушек» Советской Армии. Впоследствии, Никитин знал наизусть почти все его песни, которые негромко, сонным голосом, перебирая задубевшими пальцами уже ненавистные струны гитары, исполнял Пеньковский, сидя на койке какого то «дембеля», который растянувшись, сладко посапывал под звуки аккордов. Во мраке палатки почти каждый вечер, после отбоя, Мишутка Соловей, – как шутливо называли его сослуживцы, – тянул протяжным скрипучим голосом:
– Мы сегодня до зари встанем, на зарядку побежим строем,
Нас уже и так осталось мало, вот, сегодня, не поднялись трое…
Бьют дождинки по груди впалой, а начальству все равно мало…
А на окнах не решетки, а рамы, все равно я, как в тюрьме, мама.
– А в столовой еда пахнет хлоркою,
Кто то в бане примерз у стены,
Просыпаемся мы, – и грохочет над полночью,-
– Рота подъем!, – дикий голос жлоба старшены…
– Я сегодня до зари встану, посмотрю на старшину, лягу…
Что-то с сердцем у меня стало, впереди еще подъем, мама…
Обещает быть весна ранней, только я не доживу, знаю,
Нас уже и так осталось мало, да и те, поди, помрут к маю…
Кстати сказать, Пеньковский не ограничивался старыми, уже будучи популярными в армейской среде, песнями (хотя знал их очень много, еще с «гражданки»), которые настойчиво требовали исполнить «деды», иногда в наркотическом дурмане подпевая гитаристу заплетающимися языками. Нет. Он пел песни и собственного сочинения, никому ранее не известные.
Конец ознакомительного фрагмента.