Афина Паллада
Шрифт:
Если бы знали жрецы!
Фидий сотни раз надевал на прекрасное тело рабыни боевой наряд Афины Паллады. Голову Электры украшал крылатым шлемом с гребнем и грифами. В руки рабыня брала ясеневое копье, изощренное медью, и алого гения Победы.
Скульптор делал это тайно от всех. Наряжаться в одежды богов — все равно, что выдавать себя за бога, а это каралось смертью. Да и сам он уверен, что резцом его водят боги, а натурщица лишь жалкая форма для глаз.
Все же прямой, точеный нос, волевые скулы и лукаво-капризный — вот-вот дрогнет —
Боевой же наряд приличествует богине Мудрости, ибо Мудрость воинственна. Она любимейшая дочь Зевса, отца богов и людей. Вторая в сонме Олимпа. Самая почитаемая греками.
Создатели древних рапсодий не колебались в выборе бога-покровителя идеальным, богоравным грекам Ахиллу и Одиссею. Это всегда Афина Паллада, скрытая облаком, в волшебной обуви, переносящей ее в мгновение ока через моря и горы.
Красотой Афина затмевала Афродиту, рожденную из морской пены богиню Любви. Потому что Мудрость есть высшая Красота и высшая Любовь.
О копье Афины не раз ломалось копье Ареса, несокрушимого бога войны. Если Афродита, жена Ареса, приходила на помощь мужу, Афина сокрушала обоих, провожая громким смехом. Потому что Мудрость — высшая Сила.
Поэтому Афине подстать и крылатый шлем, и Победа в руках, и ирис в волосах.
Струны лиры навевали грусть. В соседнем саду запели священные птицы.
Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос.
Фидий поцеловал рабыню. Ушел в горячую гранитную комнату, где прохладные струи, бившие из всех углов, освежили тучное, немолодое тело грека.
К полудню он уже был у Перикла, бодрый и крепкий. Рассматривал чертежи новых построек. Намечал богов, зверей и чудовищ, которых будет ваять.
Верховный жрец Парфенона молился. Он был глубоко верующим и состоятельным человеком. И вера, и состояние пришли не сразу. Воспитанный в суровой Спарте, он и теперь мог обходиться горстью фиников и кружкой воды.
Юнцом он до ночи просиживал с товарищами в полях, поджидая запоздалых рабов. Когда он мечом убил троих, хозяин рабов, несмотря на понесенный убыток, первый приветствовал мужество спартанца, готового к походам, лишениям, убийствам.
Но он испытал на себе и бич законов Ликурга. Однажды он приобрел перину, чтобы спать на ней, янтарные украшения на пояс и ценную финикийскую чашу для пиров.
Это стало известно. Его публично били сырыми палками. Перину, пояс и чашу бросили в огонь. Заставили спать в течение года без тростниковой подстилки. Спартанцу ни к чему роскошь. Сильное тело не нуждается в пурпуре и побрякушках.
В Марафонской битве жрец командовал полком. Раненому отверзлось облако, похожее на орла. Взору явилась Афина Паллада в ужасном шлеме. Повелела оставить меч и посвятить себя Истине, как это сделала она сама, бывшая богиня Войны.
Припадки религиозной экзальтации с ним случались и раньше.
Он поселился в Афинах, городе богини. Многие годы постигал
Мистическая экзальтация, пропавшая после затухания плотских страстей, проснулась в нем опять при виде Афины Фидия. Сотни других изображений не трогали старца.
Афина девственница манила скрытой любовью. Часами простаивал он в святилище. Проплывали кольца созвездий. Манила божественная грудь.
В ночь, когда взвешивали плащ, лицо шлемоблещущей выражало желание и надежду, зов и безмерное одиночество, понятное жрецу, отрешившемуся от людей. Казалось, она звала его, чтобы открыть нечто.
В этом нет ничего необычного. Однажды она уже являлась ему, как являлась Одиссею в разных образах. И если сейчас бессмертная выбрала для своего пребывания тело из слоновых бивней и позолоченного дерева — это в порядке вещей. Он, жрец, знает: боги могут выражать свою мировую сущность одновременно во многих местах и бесчисленных обличьях.
И хотя простодушные греки упорно приписывали своим богам все человеческое, а пьяницы в кабаках прямо говорили о сожительстве пылкой Афины с любимцем Одиссеем, все же она небожительница!
Нет, не Фидия эта работа.
Это сама богиня — так прекрасна, так горделиво одухотворена она.
Молитва жреца восходила к Олимпу вместе с красноватым дымком курильницы — сжигался розовый эфир, нектар олимпийцев. Внутри жреца мрачный холод Аида. Он боится верховного гнева богов. Он полюбил Афину как женщину, смертную и прельстительную.
Неудержимое влечение — прикоснуться к изваянию — росло. А этот Фидий так долго держал божественное тело в потных руках! Кто знает, с какими мыслями касался он священных мест девственницы!
Неодолимой истомой тревожил запах розы.
Теряя волю в эпилептическом трансе, жрец припал губами к ноге богини, полной, высокой, словно налитой молоком и солнцем.
Сияние восторга разогнало сонные сумерки Аида. Афина Паллада благосклонно тронула мослатую голову жреца. Задыхаясь от блаженства, он обвил руками нежные бедра и осмелился поднять глаза.
Рука лучезарной уже снова держала алого гения.
Ярче вспыхнули изумруды — глаза змеи, охранительницы Акрополя. Змея застыла у ног сереброщитной. Она из меди. Но жрец отодвинулся. С ликующим возгласом бросился он из храма:
— Чудо! Богиня с нами! О город недостойный…
Ночь освежила его. Он замолчал и вернулся к Парфенону, откуда незримая жреческая стража наблюдала за всем происходящим в мире.
Беломраморное здание, нагревшееся за день, дышало теплом. Античный камень отдавал солнечный жар дня, как печь, в прохладе звездного сумрака.