Африканские страсти (сборник)
Шрифт:
— Плохо же ты думаешь о матери! — покачала она головой.
— Ну, и кто же он? Только не говори, что это начинающий актер и вы поехали репетировать сцену Отелло и Дездемоны.
— Это не начинающий, а уже состоявшийся видный драматург из Москвы.
— Ах да, понятно, это как в анекдоте — негритенок спрашивает бога: «Господи, почему ты мне дал такие мелкие кудри кольцами?» А тот отвечает: «Это чтобы спасти тебя от палящего африканского солнца». — «Господи, а почему ты дал мне такую черную кожу?» — «Это для того, чтобы отражать лучи африканского солнца». — «Господи, для чего ты мне дал такие пухлые губы?» — «Для того, чтобы темной африканской ночью жарко целовать черных женщин». — «Но господи, для чего же я родился в Москве!»
И Роман сам захохотал над только что рассказанным анекдотом.
— Рома, не юродствуй! Во-первых, он родился не в Москве. Приехал он из Конго. Во-вторых, сейчас мы снимаем фильм, по сценарию которого нужен актер-африканец, только и всего…
— А это тоже было запланировано в сценарии, чтобы африканец целовал тебя нежно в щеку, усаживая в машину? Ты еще отпрянула тогда, отвратительно кокетничая… Даже таксист, по-моему, усмехнулся. И зачем было тебе ходить в парике и в темных очках?
— Наверное, для того, чтобы другие не сделали такие же выводы, что и ты, — гневно проговорила Горецкая.
— Ну-ну… А вообще-то парик тебе идет. Лет на двадцать моложе ты в нем выглядишь.
— Мне-то в принципе все равно, кто что подумает. Я не хотела, чтобы ты видел меня с ним. Возможно, он и питает ко мне какие-то чувства. Но в моей верности к отцу можешь не сомневаться.
— Это меня не колышет. Я хочу повести разговор о другом.
— О чем же?
— Иногда мне кажется, что ты являешься мне матерью только потому, что меня родила. А на самом деле всегда проявляла какую-то автоматическую заботу обо мне. У тебя всегда был свой свет в окне — театр. Впрочем, как и у отца — армия. Он такой же фанатик-солдафон, как ты актриса.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Знаешь, мама, наше взаимопонимание нарушено давно. Еще до того, как ты уехала из ГДР. Твой отъезд только укрепил мою уверенность в своей правоте. Я всегда мечтал иметь нормальную семью.
— Ты просто не знаешь, что такое нормальная семья.
— Может быть, и не знаю. Но каждый человек этого хочет. Иногда человеку хочется, чтобы его поняли самые близкие люди.
— Ты не договариваешь, Рома… — грустно заметила Горецкая.
— Ты помнишь тот эпизод, когда нас, детей военнослужащих, повели на экскурсию в старый замок? В Харцгероде…
— Да, вас куда-то там собирали.
— Ну, так вот… Все дети пришли с рюкзаками, наполненными домашними завтраками. А ты мне дала купюру в десять марок, чтобы не возиться.
— Ты же знаешь, я плохо готовлю…
— Дело не в этом, мама. Наверное, с детства, с того самого момента, у меня утвердилась мысль, что то, чего не дает тебе семья, можно купить. Десять марок — это было щедро. На них можно было обожраться пирожными и мороженым. Но мне всегда хотелось съесть что-то пусть не такое изысканное, но приготовленное твоими руками. Я сохранил эту купюру на всю жизнь. Я так и не истратил тогда эти деньги и голодный вернулся вечером домой. А в рюкзак вместо домашнего завтрака я положил маленькую обезьянку, которую ты мне купила в Берлине. Ее я тоже всегда ношу за собой. Эта мягкая игрушка на всю жизнь заменила мне мать.
— Теперь понятно, почему ты возишь ее вечно в своем автомобиле. А я-то думала — мальчик впал в детство… Оказывается, ему не хватает мамы, и он ищет ее в неодушевленных предметах и странных личностях типа Трушкова. А может быть, ты просто заигрался? И не надо быть столь категоричным.
— Все равно, мама… Я не забуду тебе ни той купюры, ни твоего негра!
Роман резко поднялся с пола и, борясь с алкогольным и наркотическим опьянением, направился в сторону кухни.
— Подожди, — остановила его Горецкая.
— Что?
— Если в чем-нибудь я виновата перед тобой, прости меня, я не могла иначе! Жизнь для меня — это сплошная лестница наверх. По ней идут, спотыкаясь, падая, тебя кто-то отшвыривает, кто-то пренебрегает тобой. Но ты знаешь одно: тебе надо чего-то добиться в жизни. И обратного пути вниз… нет. Нет! Нет семьи и нет места никаким чувствам. И все заслоняет одно… Тот спектакль, увиденный в тринадцатилетнем возрасте, так и стоит перед моими глазами. И я, добившись очень многого, все еще думаю, что не достигла цели…
— Кончай, ты не на сцене! — оборвал ее Роман. — Ладно, ты все равно не изменишься. Вот теперь я понимаю, что все! Теперь — все! Я разберусь с твоим негром и докажу, что ты мне врешь.
Он обличающе показал пальцем на мать. Горецкая решила до конца сыграть свою роль и опустилась на колени. Чем, однако, вызвала финальную усмешку сына. Тот окончательно утвердился в мысли, что мать неисправима в этом своем лицемерно-патетическом экстазе. Продолжать дальше с ней общаться ему совершенно не хотелось, и он, махнув рукой, вышел прочь из комнаты.
«Ну, ты у меня еще попляшешь, Анастасия!» — почти с ненавистью выдавил из себя Роман, заходя к себе в комнату и с размаха плюхаясь на диван.
Глава 6
После того как Лариса узнала о смерти бабы Глаши, она поспешила домой и тут же позвонила Карташову. Однако после пятой попытки бросила это безнадежное занятие. Следователя постоянно не было на месте. А ей хотелось знать подробности убийства, произошедшего в окрестностях Тарасова. В том, что это было убийство, она почти не сомневалась.
Наконец, помаявшись в пустой квартире, она поехала к себе в ресторан. Клиентов в этот час было очень мало. На ее прибытие очень отреагировал администратор Степаныч. Он обычно тяготился ее отсутствием, потому что ужасно не любил принимать какие-либо решения самостоятельно.
В это время зазвонил телефон, и Лариса услышала в трубке голос Марьи Федоровны. Она сообщила Ларисе номер счета, куда следовало перевести деньги. Еще один звонок в банк, и проблема с деньгами для внучки горничной была решена.